Собачий рай

Через три дня прибежала зырянка – оленеводка, в национальной одежде, – крепкая, волевая. Она потеряла пса. Оказалось: её сын – оленевод, недавно приехал с тундры в гости, а за ним увязался пёс и махом пропал. Они обыскали все близлежащие деревни, опросили людей. Сыну нужно возвращаться в стадо, а собака исчезла. От селян узнали про собачью свадьбу у нас. Женщина позвала кобеля, тот нехотя вылез из конуры. Она привязала поводок. Меня удивило поведение пса. Оно отличалось от лаечьего. Кобель не лаял, не крутил хвостом, – молча подчинился. Зырянка увела кавалера на поводке и попросила оставить щенка, рассказав родословную. Однако в назначенный час за родившейся Лаймой никто не пришёл. Пришлось отдать щенка другим.

Хозяева Лаймы – геологи, жили в нашем дворе. Экспедиция катастрофично разваливалась. И геологи, бросая квартиры, собак, уезжали, – кто – куда, в надежде на лучшую жизнь. Каждый выживал, как мог. Хозяева Лайму оставили родственникам и уехали на родную Украину. Только собака не прижилась у других людей и сутками лежала на теплотрассе перед нашими окнами, напротив опустевшего дома, свернувшись тоскливым погибающим клубком. Она не вставала, не ела, не пила, не ходила. Она, молча умирала от осознания тоски брошенности, предательства человека и не проявляла интереса к жизни, поняв, что хозяева оставили её, уехав навсегда.– Погибала тихо, незаметно, не сопротивляясь судьбе, не как остальные собаки, оставшиеся ничейными – брошенными и семьями, и разваливающимся государством.

Я каждый день проходила мимо, не зная, к кому собаченцию пристроить. Кормить своих собак и тех, было нечем! Уезжали семья за семьёй. Брошенных собак некуда деть. Забрать себе не позволял уже «маячивший» не призраком, а реальность, голод. Лишний рот – нечем накормить. Когда выходила во двор с миской съестного для своих псов, следом набиралась голодных собак стая. Тяжело было проходить мимо несчастных оголодавших беспризорных глаз. А Лайма, даже не смотрела на процессию, не поднимала головы, лежала клубком на голых трубах теплотрасс, что беззаветно дарили тепло из наших худых карманов небесам Севера.

Главной заботой для меня стало повседневное: «Чем сегодня кормить детей?!..». Давно, с мужем, отворачивались от хлеба, слишком стремительно исчезающего со стола, говоря друг другу, что наелись. Денег с великим трудом наскребали на единственную булку чёрного хлеба. А тот в секунды исчезал за обеденным столом. И как назло, – рыба не ловилась. Идти в лес на охоту не получалось. – Всё пытались спасти экспедицию, пластались в две смены задарма: писали отчёты, проекты, мотались по командировкам, выбивая деньги на зарплату, защищались в министерствах. А «выбитые» деньги плавно оседали на счетах бухгалтеров, начальства, партийных коммунистических боссов, которые махом неожиданно превратились в ярых противников коммунизма, а стали сторонниками, восславляющими капитализм. Деньги вкладывались в золото и золотодобывающие уже не наши государственные, народные, а теперь частные компании наших же товарищей, коллег – босов. Мы же продолжали верить в искренность и честность наших «друзей», с кем вместе растили детей, разведывали месторождения, поднимали тосты за здоровье на днях рождения, на праздниках «! Мая», «7 Ноября», поднимали тост: «За тех, кто в поле!». Только в поле я уже собираясь, покупала продукты для себя и на бригаду бездомных работяг уже на свои кровные копейки, с единственной целью: спасти геологию от тотально уничтожения, спасти семьи трудяг от голода безработицы…

В противоположность другим кинутым псам выжить Лайма не пыталась. Она лежала сутками, неделями молча, не реагируя на окружающую суету жизни. Другие собаки давно перешли на подножный корм: мышковали, ловили птиц, дрались, клянчили, вычищали туалеты, свалки, подъедали всё чаще появляющуюся во дворах падаль (погибших лаек),– выживали как волки. В конце концов, мне всё-таки удалось пристроить Лайму на прокорм поварихе поселковой столовой, у которой всегда имелся доступ к столовским объедкам. Женщина – хорошая! Собаку приняла без особых возражений, – из жалости и сострадания. Повариха жила в тесном маленьком железном вагончике с семьёй. Такие считались роскошью в геологической истории тех лет. Муж с геологии ушёл работать в милицию. В те годы слово «полиция» воспринималось с жутким контекстом «полицаи – убийцы Великой Отечественной войны», а «милиция» – то порядок, идущий от народа, а не от тоталитета алчных буржуйных верхов. Там платили из бюджета села и округа, – богатейшего нефтяного Клондайка! И сотрудники не голодали.

***

И вот, – жизнь вновь свела меня с ними…

Я шла мимо балков с серыми мыслями о еде. На крыльцо вышла женщина с огромным полным тазом пищевых отходов, что принесла с работы. Увидев, я даже позавидовала. У нас давно ничего не оставалось в кастрюлях. Если даже и варилась пятилитровая бадья пустых дешёвых рожек в расчёте «на неделю», хватало её на полдня. Вначале удивлялась: «Куда девалась еда?». А однажды пришла с работы днём за необходимой на работе книгой и всё разъяснилось: