Собачий бог

— Он давно уже не бог. В нем слишком много человеческой крови. И для продолжения рода ему требуется земная женщина, немху. Такая, которую не принимают окружающие. Считают сумасшедшей, или просто больной. С каждым поколением человеческой крови в нем все больше. А ведь когда-то он был бессмертным, как и я. Но по какой-то причине отказался от бессмертия и ушел к людям, став немху. Сейчас он живет один, прячась по лесам, по заброшенным домам, забытый всеми — и собаками, и людьми. Часть магической силы у него осталась, и мне неизвестно, что он еще может. Сейчас этому бывшему богу, насколько я помню, сто пятьдесят два года, или даже чуть больше. Это — предел. Теперь он начал быстро дряхлеть и терять даже ту силу, которую имел. Ему нужна женщина, она родит его снова, — нового выродка, который тоже, может быть, проживет лет сто.

— Я должен убить его?

— Нет. — Голос внезапно потемнел, и потемнели лучистые глаза собаки. — Ты должен найти деву. Это все, что от тебя требуется. Остальное боги сделают сами.

Лавров, кряхтя, поднялся на ноги. Теперь он видел тысячи, десятки тысяч могил, с протоптанными вокруг них дорожками, с крестами и каменными памятниками, увешанными и обложенными бумажными венками, побитыми ветрами и морозами.

— Некрополь, — кивнула Белая. — Там, где закончится Битва.

Лавров перевел взгляд на неё.

— Кто ты?

— Я — Хентиаменти. Священная собака древних, Страж некрополей. Божество, если хочешь.

Лавров подумал, кивнул.

— Куда мне идти? Где искать эту женщину?

— Где искать — я не знаю. Но знаю, что к ней бежит одинокий старый тощий пес. Ищи одинокого бегущего пса. Он бежит прямо к ней. Пойдешь за ним — найдешь и ее. А найдешь, — убей. И помни: только тогда Анубис совершит над тобой магический обряд и ты обретешь свою Ах, потерянную сущность.

И собака внезапно исчезла. Нет, это просто снег повалил так густо, что некрополь мгновенно потонул во мгле и даже ближних могил уже нельзя было различить. Словно с неба упал белый занавес.

Лавров потоптался, вздохнул. Перешагнул через оградку, хотя рядом была маленькая калитка, и направился к трехступенчатому монументу.

Собаки не было. Не осталось даже следа: там, где она лежала, камень был ровно засыпан снегом.

Лавров постоял, нагнув голову набок. А потом повернулся и двинулся через оградки, могилы, кресты, словно не замечая ничего вокруг.

Он и не замечал, погруженный в мысли о потерянной сущности Ах, и о проклятой людьми и богами деве.

* * *

Черемошники

Соседка пощупала Аленке пульс, покачала головой. Аленка лежала без движения, глядя невидящими глазами в потолок, и даже на расстоянии чувствовалась, какая она горячая.

— Надо «скорую» вызывать, — сказала соседка.

— Ой, ой… Может, как-нибудь обойдется, — сказала баба. — Я вот ей травку заварила, лед в тряпке на лоб кладу.

Валька махнула рукой. Еще раз поглядела на Аленку, поманила бабу в кухню. Сказала шепотом:

— В городе бешеные собаки объявились. У нас в больнице койки готовят. Уже есть покусанные.

— У неё что — бешенство? — испуганно спросила баба.

— Не знаю. Она с собаками возилась?

— Возилась. А как же. Всю зиму со своим женихом, Андреем.

— Ну-у, во-от, — протянула Валька. — Я могу, конечно, сыворотку принести, укол сделать. Но лучше вызвать «скорую». Они сразу определят, что за болезнь, и всё, что нужно, сделают.

— Баба! — послышался слабый голос.

Обе склонились над Алёнкой.

— Не вызывай «скорую», баба. Она меня в больницу увезёт.

— Да ну, «увезёт»! Может, еще не увезёт. Может, укол сделают, и всё. Да я бы и не вызывала, да как не вызывать, когда не знаешь, чем тебя лечить!

— Пусть тетя Валя сыворотку принесет.

Губы у Алёнки потрескавшиеся, сухие. Ей трудно было говорить, она шептала, с трудом разлепляя запекшиеся губы.

— Принесу, детка, — сказала Валька. — Но болезнь эта опасная. Врачи лучше знают, что за болезнь, и чем её лечить. А я же не врач. Принесу сыворотку от одной болезни, а у тебя окажется просто грипп.

Алёнка прикрыла глаза.

Валька, нашушукавшись с бабой на кухне всласть, — рассказывала, как её мужик, пьяный, чуть в бане не угорел, — ушла. Баба принялась жарить картошку. Масло горело, и глаза слезились от чада: она промокала слезы краем фартука.

— Баба! — вдруг сказала Алёнка. — Вытащи из порога иголки.

Баба выронила ложку, повернулась, как ужаленная.

— Каки-таки иголки? А? Ты что выдумываешь?

— Я не выдумываю. Я видела, как ты их втыкала.

— А может, тебе это приснилось! Я гвоздь кривой на пороге правила.

— Гвоздь… — повторила Алёнка и снова надолго замолчала.

Смеркалось. Картошка была готова. Баба, пригорюнившись, сидела за кухонным столом, глядела в окно, за которым были синие снега и черные заборы; вздыхала.

— Вытащи иголки, баба! — севшим, чуть слышным голосом сказала Алёнка. — А то я умру.

* * *

Присев на пороге, вооружившись клещами, плоскогубцами, молотком, баба, подслеповато щурясь, вытаскивала иголки. Некоторые ломались — она их вбивала поглубже.

Отдыхала, потирая спину. Тихонько откладывала инструменты, семенила в спальню, глядела на Алёнку. В комнату падал свет из кухни, и лицо Алёнки было спокойным: она спала.