Собачий бог

Он лежал, сначала напрягшись, а потом, успокоившись – размяк. Его занесло снегом с одного бока, но он не шевелился.

Странно: волки не нападали. Он взглянул сквозь метель. Волки, поджав хвосты, стояли вокруг, изредка поглядывая на Белую.

Полигон бытовых отходов

Утром Бракина разбудил шум множества голосов. Он пробрался по телам спавших собак – иные ворчали, иные нехотя огрызались, – к стене и приник глазом к щели.

Между сторожкой и вагончиком для рабочих бродило множество людей. Некоторые были одеты по всей чиновничьей форме: в долгополых пальто, с кашне, едва прикрывавшими белые воротнички с темными галстуками.

Среди толпы выделялась странноватая пухлая дама в пуховике, в норковой шапке набекрень. От дамы за версту несло запахом тысяч собак. Бракин слегка сморщил нос.

Она кричала:

– Зверство! Это просто зверство! Вас за это будут судить, я точно в суд пойду! Вы изверги!

Бракину стало интересно.

– Ну, и забирайте их в свой приют, Эльвира Борисовна, если мы изверги, – огрызнулся один из чиновников.

– Денег! – взвизгнула дама. – Денег дайте! Мне нечем кормить животных! Их шатает от голода!..

– Они там скоро друг дружку жрать начнут, – сказал другой чиновник.

– А что прикажете делать? Я и так всю пенсию на собачий корм трачу! Да еще добрые люди помогают, – несут, что могут. Не все же такие бездушные, как вы!

– Бездушный – это, видимо, я, – спокойно заметил высокий человек в очках, без шапки. Это был мэр города Ильин.

– Да! Да, да, да! Вы – самый бездушный! – выкрикнула Эльвира Борисовна.

Ильин слегка обиделся:

– Я, между прочим, вашему «Верному другу» бесплатно муниципальное имущество передал. Бывший склад. А мог бы продать!

– Скла-ад? – взвилась Эльвира. – Да там ремонтировать нужно сто лет! Крыша течет, в стенах щели! И ни копейки на ремонт не дали!

– Насчет копеек – вопрос не ко мне. Бюджет верстает дума, она ваш приют и вычеркнула из титула. А если бы мы склад продали оптовой фирме, как и планировалось, она бы там порядок навела.

– Ах, ду-ума?? – еще больше взъярилась Эльвира.

Тут встрял один из чиновников:

– Еды у вас не хватает потому, что собаки плодятся с космической скоростью.

– Ну правильно, – сказал мэр. – Чем же собачкам еще там заниматься?

Эльвира открыла было рот, но тут же закрыла и вдруг расплакалась.

И так же внезапно плакать перестала. Размазала тушь по круглым щекам и твердо сказала:

– Хорошо! Я поднимаю общественность. Телевидение. Прессу. Мы с вами будем бороться. Мы встретимся в другом месте!

– Вот-вот, поднимите общественность, – сказал Ильин. – Это, пожалуй, лучше всего. Пусть собаками займутся добрые люди, – хоть часть отдадим в хорошие руки, хоть часть спасём.

Он подозвал помощника.

– Зовите ребят из ТВТ, из «ТВ-Секонд». Пусть поснимают собачек и вечером покажут в эфире. Мир не без добрых людей.

– А я? – испуганно спросила Эльвира Борисовна – начальник приюта «Верный друг».

– А что «вы»? И вы тоже снимитесь. Скажете несколько слов в камеру, пригласите сюда добрых людей. Да, у вас же в приюте ветеринар есть? Пусть осмотрит этих, новеньких. Чтоб больных случайно не раздать.

Черемошники

Аленка сидела за кухонным столом, подперев щеку ладошкой. Другой рукой катала хлебные крошки.

– Баба! Можно я папе позвоню?

Баба оторвалась от исходившей паром кастрюли.

– Чего звонить? Зачем?

– Джульку убили.

– Больно папке интересно, что твоего Джульку убили! – в сердцах сказала баба. – Только деньги переводить на разговоры.

Аленка промолчала. Баба с грохотом переставила кастрюлю с огня на край печи.

– И, как нарочно, дед уехал. Уже неделю как уехал, и неизвестно, где он и как.

– Ну, он же к своему брату поехал, – сказала Алёнка.

Баба вздохнула.

– А у меня тоже есть сестра, – продолжала Аленка. – Только она не совсем родная, да? Она в Питере живет. И папа с ней.

Баба промолчала.

– Баба, – сказала Алёнка. – А Питер – это далеко?

– «Питэр, Питэр», – в сердцах передразнила баба. – Далеко! Только и слышу, что про «Питэр». Про мамку, небось, и не вспомнит.

– Я помню, – обиделась Алёнка. И добавила: – Она умерла.

Крышка слетела с кастрюли с грохотом. Покатилась по полу и закружилась возле холодильника со щемящим, тоскливым дребезжанием.

Баба отвернулась, приложила фартук к глазам. Всхлипнула.

У Аленки глаза тоже стали мокрыми, она уперлась носом в стол, молчала. Надо потерпеть. Баба всегда так: повсхлипывает-повсхлипывает, потом уйдет в большую комнату, где никто не живет с тех пор, как мамы не стало, встанет в уголок перед иконкой, висевшей на стене, и шепчет молитвы.

Вся эта комната была сплошь заставлена комнатными цветами в самых разных горшках и горшочках; цветы висели по стенам в кашпо, стояли на полу на треногах, и запах в комнате всегда был одуряющим. Время от времени баба пересаживала отростки в маленькие горшочки и несла на базар – продавать.

Вот и сейчас она ушла в большую комнату, оттуда стали доноситься всхлипывания, перешедшие постепенно в глухое бормотание.