Собачий бог

Было еще темно, но по черному небу стремительно неслись невообразимые пернатые облака – и не багровые, и не темно-красные, а какие-то сиренево-фиолетовые, даже чуть ли не розовые.

Баба Надя, спрятавшись за калиткой, оставила амбразуру и выглядывала хитрым глазом. Из кабины танка вышел здоровенный детина в зимнем камуфляже, потянулся и спросил вдруг:

– Ну? Чего смотришь?

Но не на ту бабу Надю он нарвался. Совсем не на ту. Баба Надя распахнула калитку, отставила ведро назад, упёрла руки в крутые бока, и визгливым голосом завопила:

– А вы кто? А вам чего надоть? Ишь, въехали на танках, куда их не звали, да еще и смотреть запрещают!

Военный не сразу оправился от такой скороговорки, произнесенной к тому же с невыразимым пылом.

Он подошел поближе.

– И не подходи! – взвизгнула баба Надя, немедля прячась за калитку. – Щас вот кобеля спущу, – он те штаны-то поправит!

Военный отступил на шаг, откашлялся и сказал мирным голосом:

– Мы тут, бабуля, не по доброй воле. У нас приказ. Служба у нас такая, понимаешь? Так вот, по этому приказу велено сопроводить сводную бригаду «Спецавтохозяйства» по отлову бродячих животных.

Баба Надя долго переваривала этот монолог. Потом – военный аж подпрыгнул от неожиданности, – взвизгнула:

– Так вы чо – живодеры?

– Да не-ет. Я же вам объясняю, мы сопровождаем…

– Живодеры, значит, – утвердилась в своем мнении баба Надя. И внезапно, набрав в грудь воздуха, завизжала на всю улицу:

– Слышь, Клава! Живодеры приехали! В нашем ауле собак будут душить!

Из-за противоположного забора, к удивлению военного, сразу же высунулось востроносое, в полушалочке, личико.

– Ты спрячь свою Динку, или как ее! – продолжила баба Надя.

– Дык спрятала уже! – пронзительным фальцетом завизжала в ответ баба Клава.

Та-ак, – подумал военный. Фактор внезапности сам собой отпадает.

Каждый переулок был заперт с обеих сторон самой разнообразной техникой: от мусоровозов и бульдозеров «Спецавтохозяйства» до грузовиков вызванной на подмогу воинской части и, конечно, милицейских машин. Милиция и военные, правда, в дело не вмешивались, они вообще тут были как бы в стороне. Они стояли кучками, курили, балакая между собой, а само дело их словно не касалось. Но когда с подвыванием на них наскочил пес, изгнанный из какого-то ночлега «живодерами», милиционеры отреагировали мгновенно: несколько ударов дубинками, – и пес отлетел в сугроб и затих.

Собаколовы прочесывали местность методично, со своими громадными сачками и сетками. Они шли по четверо, а позади шагал милиционер с автоматом и опасливо косился по сторонам.

Между тем уже рассвело. Фиолетовые упругие тучи превратились в сырые тяжкие облака. И внезапно стоявший много дней мороз спал. Казалось, это произошло чуть ли не мгновенно. Только что звенели провода и потрескивали деревья, – и вот уже изморось пала на них. Белыми стали и автомобили, и бульдозеры, и заборы, и даже кацавейка бабы Нади, которая, заняв пост на крыше своего низенького – под мотоцикл – гаража неотступно следила за военными действиями, при этом громко делясь с соседями своими соображениями.

Но эти соображения заглушал истошный собачий вой и визг. Вой поднимался все выше над поселком, достиг уже товарной станции и дальних многоэтажек, так что люди стали выглядывать из окон.

Собаколовы, вбрасывая в «воронок» еще советских времен очередную жертву, выглядели слегка виноватыми, и по сторонам не глядели.

– Душегубы-то, слышь, – кричала баба Надя бабе Клаве, – уже на Стрелочный зашли. Возле дома бабы Маруси кого-то изловили!

Баба Клава, по причине малорослости, ничего не видела, и поэтому с напряжением внимала визгу соседки.

Машин-собаковозов было две. И они беспрерывно курсировали между поселком и недалеким отсюда мусороотвалом. Внутрь фургонов были введены выхлопные трубы, и на мусороотвале мертвых собак крючьями вытаскивали рабочие и нанятые бомжи и сбрасывали в глубокую шахту – знаменитую «трубу Беккера». В этой самой трубе трупы бродили, как старый виноград, и как бы самопереваривались.

Труба стояла неподалеку от собачника – хлипкого сооружения из досок. Там обычно держали отловленных собак, когда не было прямого приказа «душить». Или когда некоторым, после душегубки, удавалось выжить.

– Вы хоть душегубку-то свою не включайте! – чуть не плача, кричала смотрительница питомника тетя Галя, женщина с обветренным, распухшим лицом. Она вытирала нос громадной рукавицей, и начинала причитать:

– Ить некуда уже толкать. Все клетки полные. Я счас вольер открою, – пускайте их туда!

Собаколовы, и без того пускавшие газ через раз, стали молча выпускать живых в вольер – небольшое загаженное помещение без крыши, предназначенное, по идее, для выгула бездомных собак.

В самом питомнике, – или, точнее, отстойнике, – собаки были набиты в клетки до отказа. Большая часть из них, от усталости и голода, лежали друг на друге вповалку, лишь иногда слабо огрызаясь на соседей.

Тетя Галя ругала собак матом, сморкалась, и выходила на подъездную дорогу – встречать очередную машину.