Собачий бог

— Да пошутил я. Может, говорю, Лаврова бомжи поймали и съели. Их там, на свалке, целая колония обитает.

— Да я не про то! — отмахнулся Максим Феофилактыч. — Ты лучше вспомни: кто первый труп обнаружил? Ну, тот, что за переездом?

— Бомж, — сказал Ильин, и даже привстал. Идея, действительно, многое могла объяснить.

— Вот! — радостно сказал губернатор. — И тут — опять бомжи. Соображаешь?

И, не дождавшись ответа, нажал кнопку вызова:

— Комиссия вся собралась? Так чего она ждет? Пусть заходит! — рявкнул в микрофон.

Черемошники

На этот раз Алёнка уже спала, когда Он бесшумно вошел прямо в её сон. Он опустился на колени (если у него были колени) перед постелью и, сгорбясь, замер. Большая темная фигура с лунным контурным ореолом.

Алёнка, не просыпаясь, протянула руку, нащупала мягкую, шелковистую шерсть. Стала гладить её. Шерсть искрилась. Он сидел, не шевелясь, и было непонятно, нравятся ему поглаживания Алёнки, или нет.

— Тебя долго не было, — шепнула она. — А у нас убивали собак.

— Я знаю.

— Ты не мог помешать им?

— Я пытался.

Алёнке стало грустно. Она отвернулась. Мохнатая тень лежала на стене. Зыбкая, непонятная, как призрак.

Алёнка сказала:

— Я хочу найти Тарзана.

Он молчал.

Алёнка украдкой взглянула на Него: Он не исчез, он всё ещё был здесь.

— Ты не знаешь, где Тарзан? — спросила она.

— Знаю, — помедлив, прошептал Он. — Тарзан далеко.

— Но он живой? Его не убили, как Джульку?

— Не знаю.

Алёнка вздохнула и повторила:

— Я хочу найти Тарзана. Ты ведь поможешь мне?

Мягкая невесомая рука коснулась Аленкиного лба, щёк, пощекотала ухо.

— Нет.

— Почему? — удивилась Алёнка, и даже привстала.

— Потому, что тебе не нужна моя помощь.

Алёнка ничего не поняла. Она села на постели, потёрла глаз кулаком. Зыбкая фигура откачнулась, отступила в дальний темный угол. Теперь луна не освещала её, и Алёнка, как ни старалась, не смогла ничего разглядеть: просто сгусток темноты затаился там, в углу, — и всё.

— Я думала, ты поможешь мне. Я думала, ты мой друг.

— Я больше, чем друг, — голос возник сам по себе, как будто Алёнка разговаривала сама с собой, и её собеседник был внутри неё.

— Тебе не нужна моя помощь, — повторил Он. — Ты сможешь сделать сама всё, что нужно.

— Но ведь Тарзан, ты сказал, далеко?

— Неважно.

— И, может быть, он уже умер?

— Неважно и это. Ты ведь оживила Джульку.

— Нет! Я не смогла! Они застрелили его!

— Ты оживила Джульку, когда он умирал. А потом, живого, его убили. А воскресить убитого трудно. Почти невозможно.

Алёнка, наконец, стала что-то понимать.

— Ты передал мне часть своей силы, — сказала она.

— Нет, — мягко возразил он. — Я не могу передавать силу. Просто ты такая же сильная, как я. А может быть, даже сильнее.

Тень поднялась из угла, выросла до потолка, но и так ей было тесно, — она согнулась, сгорбилась. Совсем-совсем близко Алёнка на один только миг увидела глаза. Обыкновенные человеческие глаза, в которые попал лунный свет.

Глаза погасли, и фигура стала таять.

— Иди туда, куда считаешь нужным, — прошелестел удаляющийся голос. — И делай то, что нужно. И помни: у тебя много врагов. И еще помни: у тебя есть друзья.

Тень растворилась в полумраке комнаты, и луна скрылась за облаками.

Алёнка улыбнулась во сне. Баба ворочалась за перегородкой, бормотала что-то своё, непонятное, и вздыхала.

Алёнка вдруг оказалась в заснеженном поле. Мглистое небо низко нависало над землей, и словно пригибало к земле редкие, корявые стволы деревьев. И в этом небе, почти над самой землей, с хриплым карканьем метались несколько ворон.

Аленка стояла на вершине пологой гряды. Из-под снега тянулись и трепетали на морозном ветру сухие стебли. Вдали темнела кромка леса. И на всем пространстве, куда ни взгляни — ни одной живой души, ни зверя, ни человека. Только темно-сизое небо, бело-серый снег и черные кривые деревья.

Аленке было холодно, и с каждой минутой холод становился все нестерпимей. Она была в футболке и трусиках, — так, как спала. И почему-то любимый игрушечный пушистый енот, с которым она обычно засыпала в обнимку, тоже был здесь, — у неё на руках. Он был толстый, тёплый. И лупил на снег всё тот же непонимающий взгляд. Алёнка чмокнула его в нос и крепко прижала к груди. Стало немного теплее.

Где-то здесь, — Аленка знала это совершенно точно, — нужно было копать. Она положила енота на снег, встала на колени, попробовала отгребать снег руками. Доскреблась до смерзшейся, как камень, черной земли.

Попробовала в другом месте.

Енот, подняв черные брови, глядел на нее, высовываясь из-за небольшого сугроба, с выражением крайнего удивления, и еще — укора.

Аленка, трясясь от холода, сообразила: сугроб! Вот где надо копать.

Она отодвинула енота и принялась копать ямку в сугробе. Когда пальцы переставали чувствовать боль, она совала их в рот. Хватала пушистого енота, прижимала к груди. Потом сообразила: засунула его под футболку. Казалось, от этого стало чуть-чуть теплее.