Собачий бог

— Ну вот, видите, какое грамотное поколение подрастает.

— Да, да, да, — рассеянно повторила ведущая, сидевшая уже как на иголках. — Жаль только, что вопрос так и не был сформулирован. («Действительно, очень, очень жаль», — вполголоса, но довольно ясно проговорил Ильин). На этом, дорогие друзья, мы вынуждены прекратить передачу, так как наше время давно уже вышло… — Она боязливо взглянула на монитор, и зачастила, затараторила: — Все вопросы, на которые Александр Сергеевич не успел дать ответ, записаны, и будут переданы ему. Ответы вы получите во время следующей встречи в передаче «Час Ильина». Спасибо, Александр Сергеевич, и до свиданья!

Ильин ответил в том смысле, что с большим нетерпением ждёт следующей встречи. Лицо его при этом выражало нечто, близкое к отвращению.

В эфир пустили рекламный ролик, и Ильин, наконец, расслабился, потянулся, кашлянул. И, вставая из неудобного кресла, участливо спросил:

— А вас, Ирина, собачки не покусали?

Наверху, за стеклом, начальство, редакторы, выпускающие зашлись от хохота.

Нар-Юган. В тот же вечер

— Оставайся, Стёпка, у меня, — вдруг сказала Катька. Она допила четвёртый стакан чаю, лицо её покрылось бисеринками пота. — Со мной живи.

Степка замер на секунду, не донеся стакан до рта.

— Тесно у тебя, однако, — осторожно, дрогнувшим голосом, ответил он.

— Ничего! Летом к избе пристройку сделашь. Просторно будет, как в фатере: две комнаты.

Степка отвернулся, засопел.

— Боюся я.

— Чего? — удивилась Катька.

— Женшшин, — тихо ответил Стёпка, отвернувшись.

— Чего-о?

— Женшшин, говорю, боюся. Я никогда с женшшиной не жил. Была у меня невеста, да сбежала. С тех пор один живу, однако. Да и старый я. И ты вон, погляди на себя, — совсем почти без ног.

— Ноги маленько ходят, — обиженно сказала Катька. — К весне точно снова ходить буду. Спасибо собаке — ведь она меня вылечила.

Степка промолчал.

Катька посидела, утерла лицо тряпкой, служившей кухонным полотенцем, и добавила:

— Только в супружестве не ноги главное. Али забыл? Остальное-то у меня всё на месте, как у всех. А может, ишо и получше, чем у некоторых-то…

Экспресс «Томск-Москва». Плацкартный вагон. Январь 2004 года

Девушка, по виду совсем молоденькая, не больше шестнадцати, села к окну и стала глядеть на перрон. Там еще суетились люди, бегали туда-сюда вдоль вагонов, что-то кричали. А напротив окна стояла бабушка в древнем пальто, печально склонив голову к плечу, и промокала глаза скомканным платочком.

Девушка помахала ей, привстала и крикнула:

— Баба, не плачь! Я же не навсегда! А ты Рыжика береги! Старая она уже, корми получше, не жадничай!

Бабушка — то ли услышала, то ли нет, — махнула в ответ платком и снова стала вытирать слезы.

«Зеленый» уже дали, и суета на перроне достигла пика. Бабушку толкали, она отступила к ограждению, и там сморкалась; её маленькое сморщенное личико было красным и заплаканным.

Сидевший напротив девушки человек в большой лисьей шапке, с татарскими усами, лет сорока, с интересом глядел на неё.

Девушка заметила, — слегка покраснела, и круче повернулась к окну.

— Куда едем, красавица?

Девушка вздрогнула.

— Далеко, — сказала она. Искоса взглянула на усатого и добавила из вежливости: — В Питер.

— Питер? Питер — это не далеко. Я дальше еду — за границу еду, домой, в Казахстан. А в Питер, что — на экскурсию?

— Н-нет, — после паузы ответила она. — Я к отцу еду. К папке.

— Это очень, очень хорошо! Навестить, или домой?

Девушка вздохнула. Вот прилипчивый какой! Не привыкла она к такому вот — запросто — разговору с незнакомыми людьми. Тем более — старыми и усатыми.

— Домой, — сказала она, сама не понимая, правда это, или нет.

Поезд тронулся. Перрон поехал назад, поехали назад переставшие бегать люди, привокзальный сквер; вот и перрон оборвался, мимо окна проплывали старые неухоженные панельные пятиэтажки. Поезд шел медленно, не разгоняясь. Впереди был железнодорожный переезд, потом — край города, и наконец, ещё один переезд — последний. Вот тогда поезд и станет набирать ход всерьёз.

— А как зовут-то тебя, красавица? — спросил черноусый. — Да не стесняйся: нам ехать вместе долго, до самого Омска. Надо познакомиться.

— Алёнкой… То есть, Еленой.

— А меня — Аман. «Аман» по-нашему «счастливый», значит.

Откинулся на спинку сиденья и заговорил:

— В гости приезжал, к дочке. Дочка учится здесь, в университете. Хорошо учится, молодец… Только Сибирь мне не нравится. Нет, не нравится. То морозы, то волки по улицам бегают.

Аленка подняла удивленные глаза:

— Да что вы, — большой город, какие у нас волки.

— А хозяйка, у которой дочка квартиру снимает, рассказывала. Волки у них по переулку бегали, с собаками дрались.

Аленка промолчала. Наконец, выдавила:

— Это очень давно было.

— Да. Для молодых, дочка, все давно. Вчера — и то уже «давно»…

Он поднялся, отвалил от стены верхнюю полку, раскатал матрац.

— Полежу пока. Не скоро ещё постель принесут…

Он забрался на полку, повесил шапку на крючок, лёг.

— Да, Сибирь, волки… — заговорил он сверху. — Я думал, в Сибири одни медведи живут.