Собачий бог

— Ну, заходи, сказала она и попятилась. — Только не балуй: топор видишь? А в доме еще две собаки!

Рыжая внезапно пролезла у нее меж стоптанных войлочных туфель и с визгом бросилась Бракину на грудь.

— …Так вот скрозь ворота и прошел. Положил Тарзана на крыльцо, — рядом Рыжая крутится, тявкает. Я сижу. Велено же: никого не пускать, — баба сидела за кухонным столом с узкого краю. Напротив нее сидел Бракин, а за широким краем, рядком — Аленка и Андрей.

— Баба так бы и не выглянула, да я уговорила. Потому, что Тарзан вдруг тявкнул, да жалобно так! А я же его голос сразу узнаю, — вмешалась Аленка. Она прямо сияла от счастья. У Андрея на лице попеременно выражение блаженства сменялось выражением крайнего недоумения.

Тарзан, обернутый в пальто Бракина, лежал у печки. Рыжая — рядом, ближе к порогу. У Тарзана была забинтована голова, и из-под повязки сочилась кровь. И еще — смешно торчало одно ухо. Расцарапанная морда была обильно смазана «зеленкой», передние лапы тоже забинтованы.

Это уже Аленка его лечила, — догадался Бракин.

— Значит, — уточнил он, — кто-то пробрался к крыльцу с раненым Тарзаном в руках и с Рыжиком, позвонил, оставил собак, а сам исчез?

— Ну да! — радостно подтвердила Аленка и лукаво взглянула на Бракина. Бракину почудилось, что Аленка знает, кто этот таинственный «кто-то».

Надо будет выйти, посмотреть следы, — подумал Бракин. Не Коростылев же решил вдруг проявить милосердие?

И оставался важный вопрос: куда делись овчарки, которые, кажется на самом деле были людьми? То есть, куда делись люди? Причем, если судить по окровавленной шкуре, один из них был вынужден бежать в образе человека.

Поди разберись: то ли шкуры магические, то ли это просто фокус с переодеванием, вроде ряженых колдунов.

— Ну что, собачка, досталось тебе? — спросил Бракин, участливо наклонившись к Тарзану.

Тарзан открыл мутноватые глаза, слегка клацнул челюстями. Дескать, досталось, да еще как.

Бракин взял на руки Рыжую, — она немедленно и мгновенно облизала ему все лицо, — Бракин не успел отклониться.

— Ну-ну, целоваться потом будем, — сказал он. — Дай-ка я тебя осмотрю для начала…

Осмотрел. Кажется, ей тоже досталось: один глаз заплыл почти как у человека, но кости были целы, и крови на ней не было.

Цыганский поселок

Густых прятался в штабелях стройматериалов, приготовленных под строительство нового дома. Он ждал. В доме, где сейчас находилась дева, окна были освещены, и глухо слышалась разноголосая цыганская речь, перемешанная с русскими словами.

Из дома за весь вечер никто не выходил, из чего Густых сделал вывод, что в доме — полное благоустройство, хотя он точно знал, что эта часть поселка была неблагоустроенной.

Долгое сидение в снегу никак не отразилось на нем. Не затекали ноги и руки, и не хотелось спать, и он чувствовал необычную бодрость и готовность к действию.

И еще он знал, что всё должно быть сделано именно сегодня ночью: утром цыгане снова рассядутся по машинам и отправятся в гости к многочисленной родне. Поди тогда, проследи за ними. И день будет снова потерян.

Густых прикрыл глаза, продолжая наблюдать из-под полуопущенных век.

Ага, вот в двух окнах сразу погас свет. Оставался свет в угловом окне, — видимо, там была кухня. Возможно, женщины легли спать, а мужчины еще остались бодрствовать, справляя свою цыганскую тризну.

Звезды усеяли небо. В поселке все давно уже спали. В отдалении высилась труба котельной, из нее в черное небо столбом поднимался белый дым.

После того, как погас свет во всем доме, и во дворе залаяли, забегали собаки, спущенные с цепей, Густых выждал еще с час.

Летом в это время уже начинало светать. Зимой — наступил самый глухой час. Час волка.

Густых бесшумно поднялся, снял пальто и шапку, и двинулся к дому.

Дом окружал довольно высокий забор, кирпичный со стороны улицы и деревянный с боков. Позади дома были надворные постройки, а за ними огороды, и вряд ли там мог быть высокий и надежный забор.

Не оглядываясь и не таясь, в полный рост, Густых подошел к углу — там, где каменная ограда уступала место деревянной. Он взялся рукой за верхний треугольный край доски и легко выворотил её вместе с гвоздями. Гвозди заскрипели, но собаки бегали где-то по другую сторону дома.

Густых с той же легкостью оторвал ещё две доски, перешагнул через перекладину и оказался внутри усадьбы. Проваливаясь в снег, он пошел за дом, туда, где должен был быть второй выход.

Выход, действительно, был — массивная деревянная дверь, даже не обшитая железом.

Но кроме двери были и собаки. Четыре здоровенных кудлатых пса, похоже, алеуты.

Они от неожиданности даже не подняли лай. А просто молча бросились на чужака, оскалив громадные пасти. Густых остановился, ждал. Собаки подлетели к нему, — и внезапно затормозили всеми четырьмя лапами. Пригнули морды книзу, принюхиваясь и ворча. Потом медленно, подняв широченные зады, стали отступать.