Собачья школа

— Да, да. Я знаю, — сказал он. — Я все знаю.

Наталья молчала. Пашка попытался о чем-то заговорить, но она цыкнула на него. Отец ушел в свою комнату и там всю ночь курил и звенел бутылкой о стакан.

Утром он ушел. Приобнял Пашку за плечи, дохнул в лицо винным перегаром, наказал беречь мать и ушел. Пашка видел в балконную дверь, как он упрямо, будто преодолевая сопротивление встречного ветра, шел на автобусную остановку.

Больше домой он не возвращался. Его видели в пивнушках, в стекляшках, просто пьяным на улицах, встречали на вокзалах и в аэропорту, говорили, что он постарел и опустился и отпустил седую бороду. С работы его будто бы выгнали, и он устроился дворником в домоуправлении, где была служебная конурка. Но мать не смогла найти ни этого домоуправления, ни конурки.

Пашка ездил в деревню, чтобы узнать о нем что-нибудь, и бабушка досказала ему жизнь Вермута. Всякую историю она начинала издалека, запевка вроде как к делу могла и не относиться, но потом оказывалось, что весь рассказ вырастал из нее, как деревце из корней. Собственно, рассказ начинался словами «Так вот, как-то...» и некоторое время велся обнаженным, понятным, потом разветвлялся, обрастал вроде бы ненужными подробностями и отступлениями, раздваивался и множился, затенялся словами и расцвечивался поговорками и присловьями, и хоть заносило его иной раз черт знает куда, к концу все опять собиралось вместе, сужалось, заострялось, и вот тебе живое дерево с плодиком на вершине, из семян которого снова могут прорасти десятки других историй. Напиши такое сочинение — двойка обеспечена. Отец обычно не выдерживал этого фольклора и требовал ближе к делу, бабушка незлобиво обижалась: «Все у меня к делу. Ты вон убери с одежки всякие пуговички да застежки, оборочки, погончики — мешок сделается, а зачем он, мешок, за двести рублей? Мешок дело и есть: тепло и срам прикрыт. Только никто не хочет в мешки-то лезть». — «В наше время, мать, надо говорить формулами, а не растекаться мыслью по древу, — возражал отец, — напечные былины при лучине сами уже предание. Суть, суть давай!» — «Иди ты со своей сутью, — сердилась бабушка, — я ему про жизнь, а он: «суть, суть!» — формулы ему подавай! Я неграмотная, говорю, как могу. Вы со своими формулами скоро сами машинами станете. Хоть я в этих машинах и не понимаю, боюсь их. Знаю, что добро вон какое, золотые памятники надо ставить тому, кто делает их. А, скажу тебе, конь человеку был роднее, чем трактор вот. Живое оно и есть живое». Она любила говорить прописные истины, но иногда вдруг противоречила им, и тогда было не понять, что к чему. Вот и рассказ про Вермута она начала с поперечной запевки: