Собачьи годы

Вот уж где начинается поругание всякой униформенной строгости и гражданского достоинства, ибо ненависть, ярость и неугомонная месть, только что, казалось, усмиренные и законопослушные, распоясываются теперь сызнова, обтянутые хотя и испоганенной, но вполне розовой и плотской кожей. Ибо здесь все пугала – разнузданные, подавленные и фаллически самодостаточные – объедаются одним и тем же пирогом, тесто которого замешано на всех похотях, но ни одну из них не насыщает, сколько бы это голозадое месиво, извиваясь, дрыгаясь и киша во всех позах и положениях, ни совокуплялось и ни изливалось. Последнее, впрочем, имеет место только в пятнадцатой камере, где разнузданный эрос не дает ни одному раскочегарившемуся пугалу до конца завершить много смен подряд длящуюся эрекцию. Нет такой затычки, чтоб остановить это извержение. Перманентный оргазм не знает ни отдыха, ни срока. Не знает преград и пугальная слизь – специальный, как объясняет тут же штейгер участка Вернике, на основе сильвинита разработанный в лабораториях фирмы «Брауксель и К°» продукт, зараженный к тому же похожими на гонококков возбудителями, чтобы раздражение и зуд – симптомы, близкие проявлениям самого заурядного триппера, – дарили вечно брызжущим разнузданным пугалам острые дополнительные ощущения. Однако напасть эта из пятнадцатой камеры ни в коем разе не должна перекинуться на шестнадцатую и семнадцатую. Ибо что там, что там никакого извержения нету, а в подавленной так даже и эрекция недопустима. Да и в фаллической самодостаточной пугала-индивидуалы трудятся в поте лица без всякого результата, сколько бы ни споспешествовала их усилиям томная музыка, в которую блудливо вплетаются всякие развратные слова, и какие бы телеса ни заполняли экраны, что натянуты на торцевых стенах в подавленной и самодостаточной камерах. Никакого движения соков. Все удавы сморены сном. Всякое удовлетворение осталось там, наверху, так что несведущий в горном деле Матерн, который как раз сверху и пришел, вынужден заметить:

– Это же противоестественно! Какие адские муки! Жизнь, настоящая жизнь, дает гораздо больше. Уж я-то знаю. Я вкушал.

Но поскольку штейгер участка Вернике считает, что там, наверху, несведущему экскурсанту недоставало духовного начала, он ведет гостя, а за ним и улыбающегося директора предприятия, который, в свою очередь, непринужденно ведет за ошейник пса, в восемнадцатую, девятнадцатую и двадцатую камеры, расположенные на следующем, более глубоком горизонте, в семисотдевяностометровом ярусе, и демонстрирующие познания, достижения и противоречия соответственно в философии, социологии и идеологии.

Едва ступив в этот ярус, Матерн поворачивает назад: несведущий больше не хочет, этот ад его утомил, он желает снова дышать чистым наземным воздухом; но Брауксель, директор предприятия, строго пристукнув тростью черного дерева, которая еще несколько часов назад принадлежала некоему Золоторотику, напоминает Матерну о чем-то, что тот недавно на земной поверхности наделал:

– Может, наш гость запамятовал, при каких обстоятельствах он ранним утром сегодняшнего дня бросил перочинный нож в канал Тельтов, что протекает в Берлине, городе, что расположен на солнечной дневной поверхности?

Так что назад несведущему в горном деле Матерну никак нельзя, а нужно вперед, в очередную камерную горловину, навстречу философским познаниям, что развернутся в восемнадцатой камере во всей своей велеречивости. Только нет там ни Аристотеля, ни Декарта со Спинозой, и от Канта до Гегеля тоже никого. И от Гегеля до Ницше – пустыня! Неокантианцев с новогегельянцами тоже не видать, нет ни пышногривого Риккерта{438}, ни Макса Шелера{439}, не заполняет камеру своей стройной феноменологией остробородый Гуссерль, помогая несведущему экскурсанту забыть об адских ужасах бездуховного эроса, и никакой Сократ не размышляет здесь под землей о земной юдоли, – зато Он, наш досократический, но зато стократный, Он, сразу в ста испоганенных щелочами и молью алеманнских вязаных шапочках, Он, в простых сандалиях и чесучовом кительке – стократно Он, в пути, в пути! И думает. И глаголет. У него тысячи слов – для бытия, для времени, для сущности, мира и основы, для «вместе» и для «сейчас», для «Ничто» и для Ис-пугала как Над-стояния. Поэтому: пугание, ис-пуг-ливость, пугалоструктура, пугалопогляд, непугаль, запугаление, противопугало, пугаловидческий, пугалосущность и пугалоналичие, распугаливание и обеспугаливание, пугалообреченность и пугалоцельность, Первопугало и – тезис об Ис-пугале: «Ибо сущность пугал есть трансцендентально возникающее тройное устремление Ис-пугала в миронабросок. Простирая себя в Ничто, Ис-пугало тем самым уже заведомо и в целокупности преизбывает свою пугалобытийность…»