Соавтор

Был такой. Объявился на литературном семинаре. Шумный крепыш, с бородой, как у адмирала Макарова, голубоглазый, русый, на плечах китель с шевронами. Настоящий, не придуманный капитан – ходил над Атлантидой, глушил рыбу во всех гексафлегонах. Ну, понятно, и ждали от капитана соответствующего – тайфунов и бурь, страстей нечеловеческих, а он, паскудник, заломил крепкие руки и завыл: «Луч заката прощальный в голубой тишине, пики горные грезят небывалыми снами….» С похмелья такого не сочинишь!

Слова, слова, слова.

Но на этом Веснин и поймал капитана.

В перерыве, в буфете, подсел к нему за столик, плеснул из его бутылки. Ну и дерьмо ты сочиняешь, сказал. Вокзальным проституткам читать, чтобы не приставали.

Капитан Тимофеев побагровел и крепко ухватил полупустую бутылку за горлышко.

– Ну, точно, – ухмыльнулся Веснин. И процитировал с издевкой: – «А вот здесь одноклассница Ася мне читала стихи Маршака…»

Вот, добавил.

Это тебе не пики горные, тем более, что пиков долинных не существует. Это тебе не луч заката прощальный. Это стихи просто про одноклассницу Асю. А написал их какой-нибудь лопоухий школьник. Для тебя эта штука должна звучать посильнее «Фауста».

Капитан Тимофеев рванулся, но в него вцепились два дюжих семинариста.

Веснин наслаждался. Он не любил графоманов. Неординарный капитан сбивал его с толку.

– Хочешь, – сказал он багровому, рвущемуся из рук семинаристов капитану. – Хочешь, расскажу, как ты сочиняешь свои лучи прощальные?

– Вали, крыса бумажная!

– Ты берешь листок бумаги, – ухмыльнулся Веснин. – Тебе, наверное, нравятся маленькие аккуратные листки. – На семинаре он видел, портфель капитана набит подобными листками. – Тебя мучает что-то неопределенное. Жизненный опыт, как ревматизм, ломает душу, требует – поделись с кем-нибудь! И ты начинаешь жадно прикидывать, у какого классика спереть пару звучных рифм? При этом ты отчетливо понимаешь, что любой стихотворный текст в твоем исполнении будет жалок.

Веснин вздохнул и выдал главное:

– И ты пишешь жалкий стишок, набитый чужими рифмами. И из отчаяния, от сознания своего ничтожества, плюешь на него и переходишь на прозу. Ты начинаешь перекладывать стишок прозой. – Здесь Веснин уже вступил на тропу опасных гипотез. – Ты вспоминаешь, скажем, торию, эти ритуальные деревянные врата, похожие на иероглиф, которые японцы ставят прямо в воде, или скалистый обрубистый мыс, поросший флаговыми деревьями, ты вспоминаешь, как эти бесконечные мысы заходят друг за друга, будто каменные кулисы, и постепенно тают голубизне. Ты же видел такое тысячу раз!

И спросил:

– Я что, вру?

Он понимал, что если он не угадал, капитан Тимофеев пустит в ход бутылку.

– Отпустите меня.

Капитан, наконец, стряхнул с себя семинаристов и хлебнул прямо из горлышка бутылки.

– Ты не врешь, – признал он хмуро. – Тебе рассказали, наверное.

Именно капитан Тимофеев стал открытием того литературного семинара.

Именно в прозе капитану удалось сказать то, что он мучительно пытался сказать. С завистью Веснин подумал: это ведь капитан Тимофеев, а не я, написал об одиноких островах, стоящих над океаном, как черные базальтовые стаканы (а я их тоже тысячу раз видел), это капитан Тимофеев, а не я написал о вечерней большой воде, пахнущей ламинариями и бездной (а я тоже тысячу раз ходил по этой воде), это он, а не я описал бурные перелевы за Парамуширом, где однажды тонул его собственный МРС, вынесенный штормом на камни…

Черт возьми! Пусть на первой книге рассказов капитана Тимофеева стояло посвящение Веснину, он, Веснин, автор десятка известных всему миру романов, так и не смог избыть непонятной тревожной ревности.

Он поднялся с сухого пня.

Тайна. Как разгадать тайну? Особенно при таком визге.

Визжала Надя.

5

До палаток Веснин добежал минуты за три.

Позже он прикинул расстояние и сильно себя зауважал – недурной результат, однако. Правда, на Детском пляже его обогнал Кубыкин.

– Я им ничего не давал, – на бегу прохрипел Кубыкин. – У меня на базе все лето сухой закон. У меня даже личных припасов не имеется. Наверное, Анфед сплавал в деревню.

Но Анфед в деревню не плавал.

Анфед стоял по пояс в мутной воде и тащил на берег визжащую Надю. Дважды они шумно шлепалась в воду, но Анфед не отступился, выволок дуру и, как русалку, бросил в траву. Метрах в трех от них застыл Ванечка. На его тонких губах играла язвительная улыбочка.

– Ну ты! – возмущенно заревел Кубыкин с изумлением разглядывая мокрую Надю. – Визжишь, а живая!

– Дура, – в свою очередь оценил Надю Анфед. – Нашла место для купания. Тут все дно в железах.

– Да я же не просто так! – Наденьку затрясло. – Я хотела ее поймать. Там она!