Со мной не соскучишься

Что я могла ему на это сказать? Меня не интересовали те, кто жил здесь сто лет назад, меня интересовала Ольга.

Неожиданно из прихожей вновь подало голос бдительное писклявое существо:

— Скажи ей, что если она пришла за вещами, то у нас ничего нет.

Я была близка к отчаянию: общего языка с коммунальными аборигенами найти никак не удавалось.

— Так тебя интересует та сумасшедшая, которая выпрыгнула из окна? — уточнил Вася, почесывая живот.

Ну наконец-то!

— Мы ничего не знаем. Комнату получили через полгода. Эти хапуги, ну, которые тут жили, уже успели все растащить, так что про наследство, подруга, ты вспомнила поздновато.

Мне показалось, что в его тоне проскользнуло сочувствие.

Я села на жалостливо скрипнувший стул. Ничего, решительно ничего у меня не выходило. Я блуждала в тумане, совсем как во сне, и никто не мог мне помочь. Впрочем, чему тут удивляться, все-таки десять лет прошло. Я была близка к тому, чтобы разреветься.

— Да ладно тебе, не убивайся. У нее, говорят, и барахлишка-то особого не было.

— Не было, не было, — встряло малоприятное существо. — А пьянчуга еще не все пропил. У него еще сервант остался.

Внезапно мне стало не по себе, какая-то необъяснимая жалость сжала сердце. Все, что осталось от золотоволосой Ольги, которую любил Рунов, — сервант, который не успел пропить неведомый пьянчуга. Я больше не испытывала к ней ревности.

— Тот… человек, у которого… этот… сервант, он давно здесь живет?

— Еще бы, — желчно заметил Вася, — эта скотина живучая, он здесь всех переживет.

— А в какой он комнате?

— Да вон зеленая дверь.

Похоже, Васю просто распирало от праведной мести за сервант, отхваченный кем-то, но не им.

Я постучала в зеленую дверь сначала потихоньку, потом посильнее. Мне никто не ответил.

— Да у него никогда не заперто, — любезно сообщил Вася и посоветовал: — Входи, он там. Может, спит, а может, опять никакой.

Я толкнула дверь и очутилась в небольшой комнате с ободранными обоями, плесенью в углах, ворохом затоптанных газет на полу и большой кроватью с никелированными спинками у окна. Над всем этим форменным безобразием возвышался полированный сервант, совершенно пустой, с пыльными стеклами. И ни единой живой души в комнате.

Дверь за моей спиной скрипнула, я оглянулась: две пары любопытных глаз следили за происходящим из коридора.

— Да ведь тут никого…

— Тут он, тут, — прошипел Вася.

В этот момент ком грязного белья на кровати зашевелился, и передо мной возник небольшой мужичок в полосатой пижаме.

Дверь за моей спиной опять скрипнула, и послышался Васин голос:

— Пока ему не нальешь, он труп.

Я извлекла из сумочки несколько купюр и сунула их в приоткрытую дверь:

— Может, принесешь чего-нибудь?

Вася не стал артачиться:

— Ладно, только я и на свою долю, учти.

Я кивнула, и он бодро затопал по коридору. Хлопнула входная дверь. Можно было не сомневаться, Вася выполнит поручение быстро и со знанием дела.

Мне ничего другого не оставалось, как ждать. Что ж, я согласна, лишь бы мои усилия не пропали даром. Я подошла к окну, покосившись на кровать, где возлежало тщедушное тело хозяина комнаты. Он лежал неподвижно, уставившись в потолок водянистыми застывшими глазами. Из чистого любопытства я даже проследила за его взглядом, но ничего примечательного, кроме покрытого трещинами пыльного потолка, не увидела.

Слава Богу, Вася явился почти молниеносно и, торжественно вручив мне бутылку «Пшеничной», удалился. Я только и успела его спросить:

— А как зовут деда?

— Петрович.

Я решительно крутанула винт на горлышке бутылки и, отогнув угол засаленного матраса, устроилась на металлической сетке кровати, которая прогнулась под моим весом. На подоконнике обнаружился стакан, коричневый изнутри, давно не мытый. Когда водка звонко забулькала в нем, на бледном лице Петровича отразилось некое подобие мыслительной деятельности, зато как оно оживилось после первого же глотка! Остальное, присев на кровати, он допил залпом, моментально превратившись в симпатичного старичка с лихорадочным розовым румянцем на обветренных щечках.

— Вот те на! — сказал он, как мне показалось, с облегчением. — Видения пошли.

И снова вытянулся на кровати.

Я молчала, потому что ничего не поняла.

Петрович снова подал голос, заметив с философскими интонациями:

— Давненько у меня «белочки» не было…

Я находилась в состоянии, близком к отчаянию, меня обуревали сомнения в том, что удастся привести Петровича в чувство, сделать его пригодным для контакта. Он блаженно осклабился, обнажив черные, изъеденные кариесом зубы, в уголке рта появился ручеек пенистой слюны. Фу, отвратительное зрелище! А ко всему прочему еще этот запах давно не мытого тела и прокисшей мочи, от которого у меня начиналась аллергия. Я громко чихнула и бросилась открывать форточку, что далось мне ценой страшных усилий и двух сломанных ногтей.

— Простудишь старика, — донеслось с кровати. — Зачем явилась, я не люблю покойников…