Сны листопада (СИ)

— Ты хорошо выглядишь… Даже слишком, хотя под этой кофтой ничего толком не разглядеть. — Он ухмылялся, и я уже знала, что за этим последует. — Может, снимешь?..

Мы флиртовали напропалую.

…За несколько дней до моего отъезда в Уренгой в нашей деревне случилось несчастье. Один из дружков Анчутки ударил ее ножом прямо на глазах у Евы, после страшной пьяной драки, во время которой они переломали мебель и перебили всю посуду. Степка схватил Еву в охапку и выбежал на улицу, и Фарида перепугалась до полусмерти, услышав бешеный стук в дверь и задыхающийся, срывающийся от ужаса детский голос. Она затащила детей в дом и вызвала полицию и скорую, и Анчутку той же ночью увезли на срочную операцию в Бузулук.

Ее пьяный дружок благоразумно скрылся, забрав нож с собой.

С раннего утра у Лукьянчиковых в доме горел свет, сновали туда-сюда люди в форме, сверкали полицейские мигалки. Уже в обед детей забрали в социальный приют, поскольку в деревне своего не было — в бузулукский, до возвращения Анчутки из больницы.

Говорили, что она может и не вернуться. Удар ножа повредил внутренние органы, и состояние ее было тяжелым.

Вечером к нам потянулись любопытствующие соседи: обсудить, поделиться догадками, просто поохать над судьбами детей. Происшествие по меркам нашей тихой деревеньки было страшным. Об Анчуткиных грехах тут же забыли, все переживали за нее, кто-то даже взялся отвезти в Бузулук общую от всех нас передачу в больницу. Мама напекла булочек и наливала желающим травяного чая со зверобоем и чабрецом, и соседки костерили неразумную Аньку, сгубившую свою молодость, жалели сирот, строили догадки насчет их судьбы и спешили домой, прижать своих собственных чад к груди и напомнить им, что их родители с ними и любят их.

Уже поздно вечером, когда последние сочувствующие разошлись, я, забравшись под одеяло и дожидаясь Костиного звонка, долго думала об Анчуткиных детях, о детях вообще и о том, какая все-таки неоднозначная штука — взрослая настоящая жизнь.

Мы ведь с Костей вряд ли хоть раз обсуждали всерьез вопрос о ребенке и о том, даст ли нам на него бог, как в той поговорке, если у нас родится малыш. Все это предполагалось как-то само собой: брак и сразу дитё — так было у всех, так жили все, и так было заведено не нами и задолго до нас.

Вот только в нашем браке все было не как у всех. И даже если бы бог дал нам ребенка, смогли бы мы с Костей что-то этому ребенку дать? Или мы, как Лида и Ростислав Макаровы, на ускоренных курсах лжи и притворства научились бы изображать семью ради человечка, рожденного в самый разгар нашей с Костей войны?

А может, это нашему ребенку пришлось бы учиться выживать на поле боя, как научилась выживать, спрятавшись за баррикадой безразличия ко всему миру, маленькая Ева?

Я была никудышной женой большую часть своего брака. Кто дал бы мне гарантию, что как мать я оказалась бы тогда лучше?

* * *

Костя встречал меня на перроне Уренгойского железнодорожного вокзала, куда прибыл наконец после долгих двух с лишним суток пути переполненный вахтовиками и оттого страшно шумный и провонявший водкой и соленой капустой поезд. Я не любила поезда дальнего следования особой нелюбовью именно из-за того, что часто приходилось делить вагон с пьяными мужиками, едущими на перевахтовку — а им после возлияний всегда страшно требовалось женское присутствие, — но в тот раз поездка была какой-то особенно длинной и оттого еще более ужасной.

И из-за того, что мы задержались на пять часов — уже за Сургутом в локомотиве обнаружилась неполадка, и нас остановили, пока техники разбирались, что к чему. И из-за того, что эти пять часов кое-кто скоротал за бутылкой, и в вагоне-ресторане, как и в общих, куда набились толпы знакомцев, едущих на одно месторождение, было не протолкнуться. А еще в купе было душно — чем дальше на север мы шли, тем жарче топили — и это тоже меня раздражало и заставляло считать станции и минуты и с особым нетерпением ждать прибытия.

Но только увидев на перроне стоящего чуть поодаль от толпы Костю с сигаретой в длинных пальцах, я поняла, что причина моего нетерпения была не в поезде, а в нем.

Я остановилась, пока он меня не видел, и с замиранием сердца обежала взглядом его высокую худощавую фигуру в темно-синей куртке с белым воротником и джинсах, жадно вгляделась в резкие черты лица, на которых было написано нетерпение.

Я и в самом деле так сильно по нему скучала.

Я двинулась вперед, таща за собой то и дело подпрыгивающий на неровностях асфальта чемодан на колесиках, но Костя тоже уже увидел меня и пошел ко мне быстрым шагом, едва ли замечая попадающихся ему на пути людей и почти не реагируя, когда кто-то задевал его локтем. Я влепилась в него, не замедляя шага, обхватила руками за талию и запрокинула голову, чтобы посмотреть в кошачьи глаза.

— Костя.

— Нарисовалась, — пробормотал он довольно, обнимая меня в ответ, и я улыбнулась, услышав это слово. — Ну, давай, рассказывай, как ты по мне скучала.