Сны листопада (СИ)

— Ева, — снова не отвечая на мою улыбку, сказала девочка.

— А сколько тебе лет, Ева? — спросила я. — Знаешь?

— Неть, — сказала она ровно и мотнула головой.

— Как же ты не знаешь, — тут же вмешалась Анчутка, резко дергая дочь за плечо, и внутри у меня что-то сжалось в комок, когда я заметила, как поморщилась от боли девочка. — Ну-ка покажи на пальцах, как тебя Степка учил. Два года тебе почти, ну-ка показывай.

Девочка послушно подняла руку и, подумав, показала мне два пальца.

— Да ты совсем большая, — сказала я и, не зная, что еще добавить, замолчала.

Убедившись, что это все, Ева опустила руку и отвернулась от меня к окну. Ни удовольствия оттого, что она знает, как показывать свой возраст, ни гордости из-за того, что ее назвали большой — она просто сделала то, что ей сказали, и теперь хотела, чтобы ее оставили в покое.

— А у вас, Юсь, я слышала, деток нет? — поинтересовалась Анчутка спустя пару минут.

— Нет, — ответила я.

— Ничего, будут еще, ты еще молодая. — Анчутка поерзала на сиденье, кашлянула, распространяя удушливую перегарную волну. — А я вот относить не успеваю. Евку вот не успела, сказали: поздно, нельзя. Пришлось оставить.

Она говорила об этом так легко — будто не о человеке, а о щенке, которого решила не топить, потому что у него уже открылись глаза, и потрепала Еву по голове так небрежно — будто и вправду щенка. Вот только щенок откликнулся бы даже на такую ласку. Ева же словно вообще не почувствовала прикосновения, так и глядела в окно, равнодушно и молча, не нуждаясь в матери так же явно, как в ней не нуждалась сама мать.

— Вот папашка наш с зоны вернется, подарочек ему будет. — Анчутка хрипло засмеялась и все-таки закашлялась влажным кашлем курильщицы. — Порадуем папашку, пора-адуем…

— Ань, может, не надо при ребенке? — не выдержала я.

— Ой, да что я сказала-то? — протянула Анчутка с новым хриплым смешком и снова повернула дочь к себе за плечо. — Ну-ка, Ева. Как папу зовут?

— Вая, — ответила девочка почти сразу.

— И где сейчас Вая? В тюрь-ме. Скажи тете Юсе, «в тю-юй-ме».

Костя затормозил так резко, что нас дернуло вперед. Я и не заметила, что мы оказались возле Анчуткиного дома, и сначала было даже подумала, что мой муж просто не выдержал происходящего, этого извращенного, сюрреалистичного диалога между матерью и дочерью, который в нормальном мире просто никогда не должен был случиться, не выдержал — и решил высадить их посреди дороги.

— Выходите. — Костя почти рычал, и я поняла, что он все-таки на пределе. — Приехали.

Аня спихнула девочку с колен и взялась за ручку двери, чтобы ее открыть… и замерла, наливаясь ядовитой пьяной злобой, такой же уродливой, как и она сама.

У нее не хватило бы храбрости на выпад, будь она трезва. Но теперь в Анчутке бурлила водка — и водка заставила всю ее грязь вылиться наружу — как нечистоты выливаются из прорванной трубы.

— «Выходи-ите». «Прие-ехали», — зашипела она, как змея, брызгая слюною. — Противно тебе, Костя? Мерзко тебе? Коне-ечно, я-то для тебя второй сорт, пустое место, грязнуха вшивая… Сына моего они, видите ли, кормили. По гроб жизни я им теперь обязана из-за этого, нос воротят они от меня теперь!.. Да ни тебя, ни твою мать никто и не просил его кормить!.. Налили тарелку супа они раз в неделю, нашлись благодетели, смотри-ка…

— Пошла вон, — сказал Костя спокойно.

— «Пошла вон?»! Да пошел ты сам, Костя! — зарычала Анчутка и добавила следом порцию отборного мата. — Оба вы… пошли!

Она выскочила из машины, вытащила за собой Еву и, хлопнув дверью со всей дури, понеслась к дому — нечесаная, грязная, пьяная баба, пустившая под откос собственную жизнь и злая от этого на весь мир. Спустя две минуты раздался бешеный грохот входной двери, а еще через две секунды — лай Костиной собаки, чутко реагировавшей на каждый подозрительный шум по соседству — и только тогда Костя словно опомнился и тронулся с места.

До Лукьянчиковых было два шага, и до дома мы добрались через минуту. Я занесла покупки в кухню и пошла в спальню, чтобы переодеться — и внутри у меня все клокотало от злости и желания вернуться и выдрать Анчутке все ее грязные сальные космы.

— Юсь, — Костя заглянул в комнату, увидев, что я уже переоделась, зашел и закрыл за собой дверь. — Слушай, а ты купила… — он замялся, — эти свои таблетки? Не забыла?

Эти таблетки были контрацептивы, которые я снова должна была принимать как минимум полгода после внематочной беременности. И хоть у нас с Костей еще ничего не было — врач советовала половой покой на шесть недель после операции — я должна была начинать их пить заранее.

— Да, — сказала я Косте, видя, что он готов хоть сейчас, если надо, ехать обратно в Бузулук, — я купила, пока ты заправлялся. Не переживай.

Я отвернулась к зеркалу, чтобы собрать волосы — и ахнула, когда молниеносным движением Костя пересек комнату и сграбастал меня в объятья, и прижал меня лицом и грудью к холодной поверхности зеркала, так, чтобы я едва могла вдохнуть.