Снохождение (СИ)

— Всё очень даже, — вежливо ответила Мрууна, впрочем, отодвинув тарелку с телятиной. — Но сейчас мне невольно угождаться, в том числе — много есть. Веселиться тоже нельзя.

— Почему? — с испуганно-преувеличенным вздохом ахнула Смилана. — У сиятельной некий траур? Горе?

Ваалу-Мрууна поглядела на мать, а потом в окно, чинно откинувшись на спинку стула, соблюдая отличную осанку; она словно размышляла — отвечать по сути или отмахнуться чем-то вежливо-неопределённым. Надумав, начала рассказывать странным, словно очень усталым голосом:

— В жизни многих сестёр наступает момент, когда чувствуется необходимость найти ученицу. Согласно традиции, перед началом поисков надо держаться в строгости целую луну, точнее — двадцать восемь дней. Некоторые готовятся и дольше. По этой причине я не могу долго злоупотреблять вашим гостеприимством, добрые Сунги.

Отец и мать переглянулись.

— Раз так, что у сиятельной нет времени, то мы бы хотели кое-что… — начал отец.

— …мы нуждаемся в совете сиятельной, — закончила мать.

Мрууна давно уже прочувствовала — ей желают что-то сказать.

— Во имя Ваала, слушаю.

Смилана подвинула ближе свой стул, облокотилась о стол. Она явно очень волновалась; раздирало противоречивое: и не хотелось быть навязчивой, хотелось соблюсти приличия, но и желалось по-настоящему понять, что происходит с дочерью.

— Дочь наша, Миланэ, — округло начала Смилана, — стала… немножечко странновато поводиться. Раньше — такая обычная львёна, нормальная, как все, а тут будто подменили… Я очень боюсь, чтобы…

— Сколько лет? — Мрууна перехватила разговор, зная, насколь могут затянуться эти вступления.

— Семь, — торопливо ответила мать.

— Благородная Ваалу-Мрууна, что это может быть? — несильно ударил по столу отец. — Она не спит по ночам. Тёмного боится! — заметил грозным голосом, будто бы дочь сим вершила величайшее посягательство.

— У львён в таком возрасте — от шести до девяти — проявляются многие расстройства души, — уклончиво ответила сестра. — Или просто меняется характер, по возрасту. Но также её могло что-то испугать или опозорить.

Ашаи-Китрах замолчала; мать испуганно смотрела на неё, отец отошёл к окну, заложив руки за спину.

— Либо, что много реже — это знак назначения путям Ашаи-Китрах, — вдруг добавила она с равнодушием сомнения.

— Ну, у нас не было Ашаи-Китрах в роду, никогда. И в твоём, Смилан, не было, да?

— Нет, не было…

Смилану очень взволновал простой вопрос мужа: она сильно сжала ладони, глубоко вдохнула, предательски вздёрнулся хвост; Ваалу-Мрууна пригляделась к ней, сощурилась, поймала взгляд. Всё поняв, внутренне улыбнулась.

— Вот больные на вот здесь, — отец двумя пальцами постучал по гривастой голове, — были. Я знаю свой род до пятого предка. И…

— Не говори глупостей! — резко оборвала мать, отвернувшись, словно её обнял стыд и страх от такого нападения на собственного самца.

Мрууна уверенно подняла ладонь в знак приглашения к покою.

— Так, мне надо её видеть. Это возможно? — обратилась она к матери.

— Да, да. Сейчас. Я позову.

Мать ушла, нечаянно-сильно хлопнув дверью. Послышалось преувеличенно ласковое, благостное:

— Миланэ! Миланэ! — так зовут детей, когда надо выпить очень горькую настойку.

— Да, мама? — послышался кроткий, спокойный голосочек.

Через миг Смилана вошла в столовую вместе с дочерью за руку. Львёна была худощавая для своего возраста, миловидная, с первыми знаками обаятельной маминой красоты: округлыми андарианскими чертами, маленьким подбородком и непременной тёмной каймой на кончиках ушей; ничего резкого. Окрас оказался немного темнее, чем у матери и отца — тёмноянтарь — что всегда объяснялось наследством от более давних предков. Улыбчивая и ласковая из виду, она имела забавное отличие: всё чуть прижимала уши, словно в знак неведомой вины; такое кокетство хорошо известно в среде молодых львиц, особенно городских (уши чуть прижми, голову опусти, засмейся). Выразительные серо-зелёные глаза.

Сзади плелась старшая сестра, лет одиннадцати от роду, усвоившая внешность рода отца — угловатая, нескладная, грубоватая. Когда мать и Миланэ с небольшой неловкостью встали рядом с сестрою-Ашаи, то она обошла их, вильнув хвостом, вежливо поздоровалась, села себе на стул и начала распоряжаться на столе, накладывая поесть.

Ваалу-Мрууна не проронила ни слова, лишь смотрела в глаза Миланэ. От этого взгляда львёна чуть поникла и застеснялась.

— Садитесь, дети, садитесь, — запоздало спохватилась Смилана, оставив Миланэ в одиночестве перед Ашаи.

Сложив руки на платьице, львёна не двигалась, спокойно ожидая своей участи.

— Присаживайся возле, — пригласила её Мрууна. — Наверное, ты знаешь, что меня зовут Ваалу-Мрууна. А тебя?

— Миланэ-Белсарра, сиятельная.

— Смею звать просто «Миланэ»?

— Конечно. Все так зовут.

— Будете с нами кушать? — с суетливой заботливостью спросила мать, уже накладывая дочери всё подряд, без разбору.

— Спасибо. Я и Дайни только что… поели, — застеснялась Миланэ, но ослушаться не посмела и придвинула тарелку.

— Вот гляди, твоя сестрица всё равно кушает, — заметила Ашаи.

Растерявшись, Миланэ не нашлась с иным объяснением: