Сноха

— Так он еще днем с Пироговым умотал куда-то. Поехали вдвоем, без охраны. Вадим Петрович сам за руль сел. Аж рванул с места. Скоро вас выпишут, Ольга Николаевна, и закончатся его холостые денечки, — хихикает медсестра, закрепляя иголку пластырем. — Спите. Спите, — добавляет, выходя из комнаты.

Легко сказать… Засыпая, я глазею на лекарство, постепенно спускающееся по трубке от большого флакона к моей руке. Но каждый раз, стоит мне провалиться в сон, какая-то неведомая сила выдергивает меня обратно.

«Да что же это такое? — вздыхаю я, осторожно ворочаясь. — Что тебя беспокоит, Оля? Вадим? Так объявится утром или в крайнем случае на обходе. Арно? Утром расскажу о нем Вадиму или Генке. А и если никто не придет на встречу, то никто не умрет, — мысленно усмехаюсь я, даже не представляя, как близка к истине.

Но что-то еще меня беспокоит. Колышется в душе тревогой. Был бы рядом Вадим…

Я даже всхлипываю от досады и, когда капельницу убирают, засыпаю сном праведника, справедливо полагая, что справлюсь со всем, что мне уготовила судьба.

Длинная трель звонка будит меня уже под утро. В то самое сладкое время, когда засыпает, намаявшись, охрана, и преступники выходят вершить свое черное дело.

— Оля, — шепчет в трубку Лиза Пирогова. — Зайди ко мне, пожалуйста. Это очень важно. Я кое-что вспомнила про Арно.

— А до утра не терпит, Лизок? — сонно интересуюсь я.

— Нет, нет, — слышу хриплый срывающийся голос. — Пожалуйста, приди сейчас. Я же все равно тебя уже разбудила.

Такая наглость для меня в новинку. Можно послать эту идиотку в пень или еще куда подальше. Можно просто отмахнуться. Но я неохотно поднимаюсь с постели и иду в соседнюю палату.

Правда, мне приходится разбудить Генку, спящего в кресле прямо у самой двери.

— Куда идете, Ольга Николаевна? — осведомляется он устало. Садится поудобнее в кресле, как маленький трет глаза. Что-то такое знакомое и родное видится мне в этом жесте.

«Наверное, все мужики одинаковые. Маленькие и большие, — думаю я, а вслух объясняю свой поздний выход из-за печки.

— Лиза Пирогова просит зайти.

— Ага, самое время, — хмыкает Генка, и мне снова чудится что-то знакомое. Схожу ли я с ума, что ли? — Ну, пойдем, — говорит без особого энтузиазма. — Только, это… Может быть подстава. Давайте, я первым к ней войду.

— Нет, — мотаю я лохматой башкой и под сумрачным взглядом охранника запахиваю поплотнее халат. — Она может там в одних трусах лежать. Потом Пирогов с тебя шкуру спустит. Я зайду, а в случае опасности позову тебя.

— Отпадает, Ольга Николаевна. Делаем так. Я вам звоню, — Гена быстро находит и набирает мой номер. — А вы держите телефон в кармане. В случае опасности, скажете какое-нибудь контрольное слово. Но так, чтобы не вызвать подозрений. Я ворвусь и всех порву на британский флаг, — замечает с усмешкой. — Нужно только придумать слово.

— Млять, — улыбаюсь я, вспоминая, как мы с Кириллом придумывали когда-то стоп-слово.

— Годится, — почему-то радуется Генка. Выглядывает в полутемный коридор и, повернувшись ко мне, говорит тихо. — Пусто. Идем, Ольга Николаевна.

Блин! Четыре часа утра. Все спят. И даже медсестра на посту дремлет, уложив руки на стол.

«Набрел бы на тебя Косогоров, — мысленно усмехаюсь я и тут же замечаю, что последний раз видела Вадима примерно в полдень. — Мы так надолго не расставались. И я уже привыкла, что он всегда рядом. Или при первой возможности звонит мне. К хорошему быстро привыкаешь, — думаю я, подходя к Лизкиной палате. Пироговских охранников поблизости нет. Ни одного! Будто ветром сдуло. Спят, наверное, где-то, или по медсестрам пошли.

— Как-то все странно, — бурчит рядом Гена и, увидев темное пятно на полу, светит фонариком. — Кровь, твою мать, — шепчет глухо. И мне в этом тихом голосе чудится что-то знакомое. — Возвращайся в палату, Олька, — приказывает он. И я вздрагиваю в темноте.

— Кирилл, — бормочу, цепенея от страха.

— Узнала, — усмехается он. — Потом поговорим, мать. Теперь живо к себе. А я посмотрю, что там у Лизки творится.

Я застываю на месте и просто не могу сделать шаг. Смотрю на широкую чуть изменившуюся фигуру и совершенно незнакомое лицо. Даже разрез глаз и тот другой. Вот только голос, блин! Тут уж ни с чем не спутаешь. Особенно, когда нервы на пределе. И это его «Олька», сказанное с особым придыханием. Я чувствую, как вот-вот сорвусь. Закричу и полезу в драку. Но пока стою колодой и не могу даже «мама» сказать.

— Иди в палату, тут опасно, — тихим шепотом просит меня Генка или Кирилл. Во что я вляпалась, твою мать?

Но у меня нет сил даже сделать шаг, и я, чувствуя, как ко мне незаметно подкрадывается темнота, в последний момент хватаюсь за стенку.

— Олька, — хрипит мой бывший муж, а ныне охранник Вадима. — Олька, да ты чего?

Мы, наверное, слишком шумим, когда прямо перед нами распахивается дверь Лизкиных апартаментов и совершенно незнакомый лысый человек наставляет на нас пистолет.

— Быстро зашли в палату, — велит нам лысый и противно скалит зубы, переводя оружие то на меня, то на моего охранника.