Снежные зимы

   — Это наш сын, — обрадовавшись, сказал Иван Васильевич.

    Молодежь шумела, смеялась, кто-то играл на гитаре, и никто не обращал внимания на то, что происходит в коридоре: мало ли какие гости, близкие и далекие, могут приехать или прийти на свадьбу! А те, кого хозяин так внезапно поднял с места, с любопытством заглядывали в коридор: кто же она, если сдержанный Антонюк так бросился встречать? Иван Васильевич увидел, как любопытно поглядывают гости, вспомнил, кто у него там, и возбужденно крикнул:

   — Валя! Начштаба! Это же Вита, наша Вита!

   Будыка мигом очутился возле девушки.

   — Вита? Неужто Вита? Наша партизанская дочка? Боже мой! Какая ты выросла! Помнишь, как мы тебя носили на руках? Нет, не помнишь. Дай подниму сейчас.

   Обнял. Расцеловал в щеки, в лоб. Шутливо попытался поднять. Кричал на всю квартиру:

   — Товарищи! Это же наша партизанская дочка! Нет, вы поглядите, какая выросла! Вот так сюрприз! Молодчина, Иван, что пригласил! Миля! Эдуард! Знакомьтесь!

   Тогда и молодежь притихла, заинтересовалась, потянулась в коридор. А Клепкев уже увивался вокруг Виталии, первым догадался помочь девушке снять пальто.

   Выскочила Лада. Хотя не было на ней традиционного свадебного наряда, Виталия почему-то догадалась, что это она.

   — Вы — невеста? — И шагнула к ней, может быть, хотела обнять сестру.

   Но Лада холодновато, настороженно протянула руку:

   — Я — невеста.

   — Поздравляю, Лада. — И засмеялась, стала рассказывать: — А я подошла — шум, гам. Вот, думаю, попала незвана-непрошена. Постояла у двери — и вниз.

   — Откуда ты, прелестное дитя? — как старый знакомый, говорил Клепнев. — Давно не встречал такой невинности!

   — Откуда? Из лесу. Ведь вам говорят — партизанская дочка. Но куда же мне деваться в большом городе? Топала, топала по двору, озябла, мороз… и снова к двери. Все равно уже приехала, надо заходить. Но, думаете, так легко нажать эту маленькую кнопочку, когда за дверью такой галдеж? Дядя какой-то помог. Спускался сверху. «Громче, говорит, звоните, а то они так разгулялись, что ничего не слышат». Тут уж хочешь не хочешь, а нажимай.

   Своим откровенным признанием она сразу завоевала симпатии гостей. И Василя. Одна Лада нахмурилась: ей представилась задача со многими неизвестными.

   Будыка удивился: «Выходит, о свадьбе она не знала? По какому же случаю приехала?»

   Все неизвестные в той задаче, что решала Лада, ему были известны; во всяком случае, он так считал. Не хватало только ответа. Однако Валентин Адамович совсем не собирался ломать голову даже над самым элементарным уравнением, он давно привык получать решения в готовом виде. И тут тоже был уверен, что все откроется само собой. Ольга Устиновна подумала с горечью и болью:

   «Иван ведет себя, как мальчишка. Стыдно. Надо сказать. Нельзя так».

   Но почувствовала, что для искреннего возмущения не хватает злости, а разыгрывать запоздалую ревность и все прочее неуместно, не к лицу ей — не те годы. От этого стало еще более горько и грустно. Раздевшись, Виталия, может быть, не без хитрости — чтобы скорее сблизиться, попросила Ладу показать, где можно причесаться, помыть руки, «навести красоту». Лада повела ее в ванную комнату. Мужчины вышли на лестницу покурить, Клепнев и кое-кто из женщин помогали Ольге Устиновне восстановить порядок на столе.

   — То ли шляхта пировала, то ли свиньи паслись, — демонстрировал свое остроумие Клепнев.

   — Вы циник, Эдуард, — сказала ему Милана Феликсовна, расставляя чистые тарелки; она всегда помогала Ольге, считая себя самой близкой ее подругой, но не собирала, не относила и тем более не мыла грязную посуду — брезговала.

   — Все мы циники, — глубокомысленно заключил Клепнев.

   Ольга Устиновна вдруг страшно разозлилась на этого толстого прощелыгу, который подхалимничает, прислуживается и в то же время, должно быть, презирает всех, ненавидит. Захотелось, чтоб когда-нибудь открылось, что Клепнев — любовник Миланы. Пусть бы съел довольный собой Будыка! Но тут же устыдилась своих недобрых мыслей. Что это ей вздумалось желать людям зла?

    Будыка собирал вокруг себя слушателей; ему явно хотелось первому и как можно эффектнее рассказать о Виталии, о ее матери. Но Иван Васильевич не спускал с него глаз. Оттягивать предупреждение нельзя было: охмелевшего начштаба могло прорвать в любой момент.

   — Валентин, можно тебя на два слова?

   Они зашли в спальню, где пахло мехом и духами.

   — Что за сенсацию ты мне приготовил?

   — Маленькое предупреждение. Виталия до сих пор не знает, кто ее отец. Никогда не слышала про Свояцкого.

   — Да что ты! Ай да Надя! Какая воля! Однако для взрослой дочери нужна какая-то легенда. Какая?

   — Ее отец — я.

   — Ты? Я таки догадывался, что будет сенсация. Что ж, можно понять, но подумала ли она…

   — Нет. У Нади была легенда о партизане, который погиб. Я сам сказал это Вите. Недавно. Она приехала посмотреть на своих сестер.

   — Узнаю Нехлюдова нашего времени. Замаливаешь грехи?

   — Не надо, Валя, о моих грехах.

   — Ох, Иван. Усложняешь ты себе жизнь. Надя создала самую разумную легенду. Она мудрая женщина.

   — Кто-кто, а ты знаешь: я никогда не жалею о том, что уже сделал…