Снег

– Дочка, ведь этот тип и есть твой настоящий враг! – вмешался Тургут-бей.

– Я хочу, чтобы ты любил меня, не боясь ничего, – сказала Марианна.

Ка настойчиво посмотрел в глаза Ипек, и ему удалось встретиться с ней взглядом, но она сразу же отвела глаза. А когда показывали рекламу, она повернулась к отцу и сказала:

– Папочка, по-моему, вам опасно идти в отель «Азия».

– Не беспокойся, – сказал Тургут-бей.

– Это же вы уже много лет говорите, что выход на улицы Карса приносит несчастье.

– Да, но если я туда не пойду, то из принципа, а не из-за того, что боюсь, – сказал Тургут-бей. Он повернулся к Ка. – Вопрос вот в чем: я, как коммунист, сторонник модернизации, светский человек, демократ и патриот, должен прежде всего верить в просвещение или в волю народа? Если я до конца верю в просвещение и европеизацию, то должен поддерживать военный переворот, совершенный против сторонников религиозных порядков. А если воля народа прежде всего и я уже стал демократом «чистой воды», тогда я должен пойти и подписать это заявление. А вы во что верите?

– Примите сторону угнетенных, пойдите и подпишите обращение, – сказал Ка.

– Мало быть угнетенным, нужно быть еще и правым. Большинство угнетенных не правы в мелочах. Во что будем верить?

– Он ни во что не верит, – сказала Ипек.

– Каждый во что-нибудь верит, – ответил Тургут-бей. – Расскажите, пожалуйста, что вы думаете.

Ка попытался объяснить, что если Тургут-бей подпишется под обращением, то в Карсе станет немного больше демократии. Сейчас он с беспокойством чувствовал, как велика вероятность того, что Ипек не захочет поехать с ним во Франкфурт, и, хладнокровно убеждая Тургут-бея, боялся, что тот все-таки не выйдет из отеля. Он ощутил головокружительное чувство свободы, которое позволяло ему говорить о том, во что он верит, и не верить в то, что говорит. Бормоча всем известные аргументы в пользу воззвания, демократии, прав человека, он увидел в глазах Ипек блеск, говоривший о том, что она совершенно не верит тому, что он говорит. Но этот блеск не был осуждающим и обличительным, как раз наоборот: он был полон сексуальности и искушения. «Я знаю, ты всю эту ложь говоришь из-за того, что хочешь меня», – говорил этот блеск. Таким образом, сразу после того, как Ка решил, что мелодраматическая чувствительность важна, он понял, что открыл для себя еще одну важную истину, которую никогда в жизни не мог понять: мужчин, которые не верят ни во что, кроме любви, некоторые женщины находят очень привлекательными… В возбуждении от этого нового знания он долго говорил о правах человека, о свободе мысли, о демократии и на другие подобные темы. Пока он повторял слова о правах человека, которые слегка глуповатые из-за чрезмерно добрых намерений европейские интеллигенты и те, кто подражал им в Турции, опошлили постоянным повторением, он пристально смотрел в глаза Ипек, думая о том, что сможет заняться с ней любовью.

– Вы правы, – сказал Тургут-бей, когда реклама закончилась. – Куда запропастилась Кадифе?

Во время фильма Тургут-бей был неспокоен, ему и хотелось пойти в отель «Азия», и было страшно. Пока он смотрел «Марианну», он обстоятельно рассказывал о политике времен своей молодости, о страхе попасть в тюрьму, об ответственности человека и печали старика, затерявшегося среди своих воспоминаний и фантазий. Ка понял, что Ипек и сердится на него за то, что он вовлекает ее отца в это беспокойство и страх, и в восторге оттого, что он его убеждает. Он не обратил внимания на то, что она прячет глаза, и не расстроился, когда она, уже в конце фильма, обняла Тургут-бея и сказала:

– Не ходите, если не хочется, вы достаточно пострадали из-за других.

Ка увидел тень на лице Ипек, но тут ему в голову пришло новое, счастливое стихотворение, которое он много позже, возможно с издевкой, назовет «Я буду счастливым». Тихонько сев на стул рядом с кухонной дверью, на котором только что сидела Захиде-ханым и, проливая слезы, смотрела «Марианну», он радостно записал его.

Пока Ка дописывал, в комнату быстро, не заметив его, вошла Кадифе. Тургут-бей вскочил с места, обнял и поцеловал ее, спросив, где она была и почему у нее такие холодные руки. Из его глаз капнула слезинка. Кадифе сказала, что ходила к Ханде, не успела уйти вовремя и, так как не хотела пропускать «Марианну», до конца посмотрела ее там.

– Ну, как наша девочка? – спросил Тургут-бей (он имел в виду Марианну), но, не слушая ответа Кадифе, перешел на другую тему, которая сейчас беспокоила все его существо, и быстро пересказал то, о чем говорил Ка.

Кадифе не только сделала вид, что впервые слышит об этом, но и, заметив в другом конце комнаты Ка, сделала вид, что очень удивлена, увидев его здесь.

– Я очень рада, что вижу вас, – сказала она, пытаясь закрыть платком голову, но, не надевая платка, села перед телевизором и стала давать советы отцу.