Снег

— Повернись спиной, — сказала она. Наступила пауза. — Хорошо. Извини за пистолет… Но если уж они прикрепляют микрофон, то не дают возможности обыскать человека и не будут спокойно ждать… — Однако пистолет свой она не опустила. — Слушай сейчас вот что, — сказала она угрожающим тоном. — Ты ничего не скажешь Ладживерту о нашем разговоре, нашей дружбе. — Она говорила как врач, который предостерегает больного после осмотра. — Tы ничего не скажешь об Ипек и о том, что влюблен в нее. Ладживерту такая грязь вовсе не понравится… Если вздумаешь говорить об этом, если он тебя после этого не погубит, то будь уверен, это сделаю я. Поскольку он проницателен, как дьявол, он может попытаться выведать У тебя все. Сделай вид, что только видел Ипек, вот и все. Понятно?

— Понятно.

— Веди себя с Ладживертом почтительно. Смотри не вздумай унижать его своим самовлюбленным видом и тем, что ты видел Европу. Если про себя и подумаешь о подобной глупости, не улыбайся… Не забывай, европейцам, которым ты подражаешь, восхищаясь, даже дела до тебя нет… Но Ладживерта и таких, как он, они очень боятся.

— Я знаю.

— Я твой друг, будь со мной откровенен, — сказала Кадифе, улыбнувшись, как в плохом фильме.

— Возничий поднял брезент, — сказал Ка.

— Возничему доверяй. В прошлом году его сын погиб во время столкновения с полицией. И насладись путешествием.

Сначала вниз спустилась Кадифе. Когда она вошла в кухню, Ка увидел, что повозка подъехала к подворотне, отделяющей внутренний двор старинного русского дома от улицы, и, как они и договорились, он вышел из комнаты и спустился вниз. Не увидев никого на кухне, он заволновался, но перед дверью во двор его уже ждал возничий. Ка тихонько лег на свободное место между баллонами «Айгаз», рядом с Кадифе.

Путешествие, которое, он сразу понял, никогда не забудется, продолжалось только восемь минут, но Ка показалось, что оно длилось гораздо дольше. Ему было любопытно, в какой части города они находятся, и Ка слушал скрип телеги, разговоры жителей Карса, когда они проезжали мимо них, дыхание вытянувшейся рядом с ним Кадифе. В какой-то момент его испугала стайка детей, ухватившихся за задний бортик повозки, чтобы проскользить по снегу. Но ему так понравились милые улыбки Кадифе, что он почувствовал себя таким же счастливым, как те дети.

26 Причина нашей привязанности к Аллаху — не наша нищета Заявление Ладживерта для всего Запада

Ка лежал в телеге, резиновые колеса которой приятно пружинили на снегу, и как только ему в голову начали приходить новые строки, телега вздрогнула, поднимаясь на высокий тротуар, и, проехав немного, остановилась. Возничий поднял брезент после той тишины, во время которой Ка нашел новые строки, и он увидел двор, покрытый снегом, внутри которого были авторемонтные мастерские, сварочные аппараты и сломанный трактор. Черный пес на цепи в углу тоже увидел выбравшихся из повозки и несколько раз гавкнул.

Они вошли в дверь орехового дерева, и Ка, пройдя через вторую дверь, обнаружил Ладживерта, который смотрел из окна на заснеженный двор. Его каштановые волосы с легкой рыжиной, веснушки на лице и светло-синий цвет глаз, как и в первый раз, поразили Ка. Простота и пустота комнаты, те же предметы (та же щетка для волос, та же полураскрытая сумка и та же пластмассовая пепельница, на которой было написано "Эрсин Электрик" и по краям которой были османские узоры) готовы были создать впечатление, что Ладживерт ночью не поменял пристанища. Но на его лице Ка увидел хладнокровную улыбку, говорившую о том, что он уже смирился с произошедшими со вчерашнего дня событиями, и Ка догадался, что он поздравляет себя, что сбежал от тех, кто устроил переворот.

— Теперь ты не напишешь о девушках-самоубийцах, — сказал Ладживерт.

— Почему?

— Военные не хотят, чтобы о них писали.

— Я не говорю от лица военных, — ответил Ка осторожно.

— Я знаю.

Какое-то время они натянуто и напряженно смотрели друг на друга.

— Вчера ты сказал мне, что можешь опубликовать в западной прессе статью о девушках-самоубийцах, — сказал Ладживерт.

Ка стало стыдно этой маленькой лжи.

— В какой западной газете? — спросил Ладживерт. — В какой из немецких газет у тебя есть знакомые?

— Во "Франкфуртер рундшау", — ответил Ка.

— Кто?

— Один немецкий журналист-демократ.

— Как его зовут?

— Ханс Хансен, — сказал Ка, заворачиваясь в свое пальто.

— У меня есть заявление для Ханса Хансена о военном перевороте, — сказал Ладживерт. — У нас немного времени, и я хочу, чтобы ты записал его сейчас.