Смытые волной

Бурча, бабка уплентухалась с балкона. Мы с Алкой продолжали обсуждать ее тревоги. Какая сейчас холера, кому она грозит, когда есть антибиотики. Каждый год одно и то же: как только созревают абрикосы, так одесситы хватаются за животы. Любителей собирать их и дичку жардель с земли хватает, халява-то какая, трясут за ствол дерево, плоды падают, лопаются, здесь же прокисают. Пару часов на жаре – и «абрикосовый» понос обеспечен.

Из всего, что растет в Одессе, я лично больше всего люблю этот фрукт. Как только мы переехали с Коганки на Фонтан, эти большие деревья, облепленные нежным бледно-розовым цветом, меня просто очаровали. Почти на каждом участке фонтанских дач они были высажены, а то и прямо на улицах вдоль дорог. А какая красота, когда в апреле их ветви распускают разом свою пышную крону и она повисает такими яркими бело-розовыми парашютами над землей. Потрясающий запах свежести, особенно вечером. Разве такое где-нибудь в центре города увидишь?

В моем новом дворе сохранились четыре старых дерева. Мы детьми блаженствовали, катаясь под ними на качелях, играя в пинг-понг или просто бесясь от нечего делать. Когда начинали появляться совсем малюсенькие зеленые-презеленые абрикоски, мы уже снимали первую пробу. Как нас взрослые ни ругали, но мы, морщась от дикой кислоты на зубах, все равно их грызли. Терпение лопалось в ожидании, когда плоды окончательно созреют и нам разрешат собирать уже собственный урожай. Урожай соседних дач вечерами втихаря почти весь попробовали, и не только абрикосок, а и черешен, вишен, всего, что по срокам созревало.

А свой охраняли. Когда же наша дворничиха тетя Люба давала команду «пора!», мы тащили из дома газеты, лазали по деревьям, обрывая те плоды, которые можно достать руками, а остальные приходилось трусить или сбивать длинными палками, которыми подпирали веревки с сохнувшим во дворах бельем. Все, что собрали, поровну делили между всеми сорока квартирами нашего сорок пятого дома. Себе оставляли самые спелые, которые уже не донести. Мыли под краном и уплетали в качестве премиальных. Счастливое детство.

– Что улыбаешься? Хватит курить, – Алка вывела меня из моих приятных воспоминаний, возвращая в действительность.

– Зараз, – я вдруг перешла на украинский. – Кстати, Ал, погляди, наливка уже сыграла, скажи бабке, чтобы новую поставила. Эту я завтра на работу отнесу, у нас сабантуй намечается. Только ничего не говори ей, а то разорется.

Сабантуй, однако, отменили. К обеду шмон прошел по базе. Было приказано немедленно вывезти все отходы, да обязательно в бочках. Не дай бог пролить по дороге. Каждый год одно и то же, все привыкли, поэтому никто особого внимания на директорское указание не обратил. Вечером к нам прибежала дядьки Лени жена Жанночка. Такой растерянной я ее еще никогда не видела. Ее буквально колотило. Оказывается, ее подружку тетю Фросю, санитарку в инфекционной больнице на Херсонской, после ночного дежурства утром не отпустили со смены. Никого с территории не выпускали. Больницу оцепили солдаты внутренних войск. Никто ничего не понимал. Говорили из-за деда, что ли, того, что несколько дней назад помер. Так ведь дряхлый совсем. Дизентерия у него была? Чему удивляться, летом да еще в жару обычное явление. В эту пору всегда полно дизентерийных, особенно ребятни, но все они изолированы.

Но накануне вечером пришел стариковский анализ, который потряс всех. Вовсе не от дизентерии улетел он в небеса на встречу с богом, а от холеры, в его кале нашли ее вибрион. Откуда она, сучка, объявилась? Когда мы жили на Коганке, окна нашей кухни выходили к сараям, а те, в свою очередь, служили забором с детским отделением инфекционки. Сколько нас, детей, ни ругали, ни лупили, но, как только мы вырывались на свободу, ноги сами несли нас туда, поглазеть на маленьких пациентов, которые, словно мухи, облепляли большие окна, уткнувшись в стекло носами. Мы кричали им, бесились, прыгали, чтобы как-то подбодрить, а они печально наблюдали за нами, без всяких эмоций. Я туда еще ходила со своей подругой-одноклассницей, она жила в больничном подвале вместе с мамой, медсестрой, кроме них там еще жили несколько семей.

– Жанна, что случилось? Ленька опять набедокурил? – встревоженно спросила бабка, опасаясь, что в ответ услышит об очередном сыновьем фокусе.

– Фрося записку передала, так и так, из больницы не отпускают, ничего не объясняют, чтобы я срочно ехала к ней домой. Она поставила на ночь опару для самогонки, полную выварку, да поближе к окну, чтобы та как следует заиграла на солнце.

Жанночка, вся красная, потная, перепуганная, жадными глотками пила кипяченую воду, которую ей принесла бабка, приговаривая, чтобы успокоилась, и продолжала:

– Что там делалось, ужас! Вся эта квашня поползла по квартире, через марлю на окне поперло. Вот это номер, чтоб я помер. Засрало всю кухню, стены в коридоре. Она на пятом живет, под самой крышей, так даже на парадной воняет. Еле все отмыла. Окна оставила открытыми, чтобы проветрилось, хоть бы соседи не настучали про самогонку. Затаскают же.