Смотрители

– Ах да, – С каким-то сарказмом начал Он, – лучше ведь, чтоб тебя били, как собаку, зато, когда отпустят или дадут кусочек мяса, ты действительно начнёшь ценить жизнь, обретёшь неописуемое счастье… Исходя из твоих слов, самые лучшие люди на Земле – садисты и им подобные, ведь только на фоне боли или поощрения, которые они нам даруют, мы чувствуем радость.

– Я не об этом. Боль нередко дарует смысл, но есть множество более приятных аналогов, бесспорно.

– А жизнь-то тогда зачем, для чего эта боль? – С каким-то раздражением спросил Он. – Для кого вообще нужно самосовершенствоваться?

– Жизнь бессмысленна, когда я это отрицал?

– Тогда какой смысл в боли вообще? Никакого. Зачем вообще пытаться что-то изменить, если гробу будет всё равно, кто будет в нём лежать? – Обращался Он скорее к самому себе.

– Я знаю, каково это – испытывать страдания, но мне самому чаще было интересно, чем неприятно… Memento mori. Помни о Смерти, друг мой. Помни, что смертен, иначе утратишь свою жизнь. «Завтра» может не наступить, при том не обязательно из-за Смерти на пороге… Лужок, птички поют, выпускники празднуют окончание обучения, семьи обсуждают, как все вместе сходят в парк завтра, а оно не наступает, потому что пришла война. Миллионы жизней? Знаешь, треть, или две трети, не помню точно, всех родившихся в 1921-ом погибли на войне. Неуважение к погибшим? Когда оперируешь столь большими числами, как десятки миллионов, невольно обезличиваешь их, удешевляешь их вклад в общемировое дело. Это мерзко, не спорю, но таковы реалии людского мира – видишь смерть других, не замечая её около себя, но ценишь самого себя выше других, даже если вклад твой ничтожен и сам ты ничто. Memento mori, но мы никогда не осознаем свою собственную смерть, иначе все мы покорились бы животному безмерному ужасу, или изменили б мир по своему собственному желанию, покорили бы законы и секреты Вселенной. Все равны перед Смертью, но не все видят себя в конце пути, ведь полагают, что будут жить вечно, что они достойны бесконечных, а не конечных страданий. Жизнь – боль, вызывающая привыкание, все мы мазохисты, стремящиеся расширить границы своего понимания: “А зачем мне эта жизнь, если исход всегда один?”. Люди слепы, но именно эта утрата одного из чувств делает людей сильнее самого Бога, ведь именно в тьме незнания мы обретаем свет своего “Я”, своих уникальных душевных терзаний, а раз так, то разве эта боль не прекрасна, не доставляет того самого удовольствия, утверждающего, что мы всё ещё живы?.. Да, у меня довольно извращённое чувство прекрасного.

– А как же смерть? – Не выдержала Она его столь длинного монолога. – Разве она не является той самой силой, толкающей человека вперёд? Да и потом, именно боль может привести его к смерти, из-за чего и капли пользы не будет от него, разве нет?

– Верно, но даже человеку нужно топливо, коим боль и способна выступать. Слабого боль добьёт; сильный воскреснет фениксом. И разве не в предсмертной агонии он больше всего способен на что-то прекрасное?

– Прекрасное какого плана?

– Он сможет сказать: “Я знаю, зачем живу”.

– И чего же в этом прекрасного? – Снова влез Он в разговор.

– Он нашёл бы тогда смысл, вдохновляющий на свершения, вдыхающий в его ходячий труп жизнь. Разве это не прекрасно?.. Да и вообще, достоин ли человек вечной жизни?

– Я полагаю, – Продолжает Она, – что многие довольно эгоистично подходят к ответу на этот вопрос. Например, отчасти и я сама так считаю, ведь лишь единицы из тысяч, если не меньше, могут понять, что они ничтожны: “Только великим людям, вроде меня, следует даровать вечную жизнь, я буду достойно распоряжаться ею, не совершу ни единого преступления на почве своей новообразовавшейся, разгоревшейся гордыни”.

– Да одно ваше существование в таком случае будет преступлением против самой эволюции и мироздания. Даже великие должны умирать… А как вас зовут, что-то я запамятовал спросить, прошу меня простить?

– Не люблю давать и называть имена. – Ответил Он сухо.

– Nomina sunt odiosa? Не потому ли, что в имени таится душа человека? Не говоришь ли ты таким образом, что являешься бездушной мразью?

– Верно подметил. Никому ещё не удалось спасти мою душу из пасти уныния.

– Что же, найдёт ли она своего хозяина хоть когда-нибудь? Вопрос без ответа…

– Как там, за пределами Сектора? – С некоторой надеждой перебила она их перепалку.

– Там – никак, там – Смерть.

Она, опустив глаза и изменившись в голосе, проронила. – Почему я не удивлена… Что же, тогда не было смысла нам выбираться из этих тюрем, раз окажемся в другой – в гробу. Впрочем, кто нам его даст? Природе больше нет до нас дела, перегной в нашем лице бесполезен впредь.

– Не знаю. – Говорил Смотритель. – Но мне кажется, что все мы так или иначе ещё можем пригодиться, ведь мы, как никак, – звёздная пыль, которой ещё предстоит бороздить просторы Вселенной. Даже от таких, как мы, может быть польза.