Смотритель

Мистер Хардинг заранее приготовился рассказать епископу всё, в том числе про любовь дочери и собственные переживания, обсудить Джона Болда в двойном качестве будущего зятя и нынешнего врага; теперь он чувствовал, что, как это ни тягостно, надо перейти ко второй половине рассказа.

— Он очень близкий друг моего дома, епископ.

Епископ вытаращил глаза. Он продвинулся в ортодоксальности и церковной воинственности куда меньше сына, и всё равно не мог взять в толк, как открытого врага церкви принимают, тем более дружески, в доме священника, и не просто священника, а несправедливо оскорблённого смотрителя той самой богадельни.

— Вообще-то сам мистер Болд очень мне по душе, — продолжала жертва нападок, — и, сказать начистоту. — тут регент замялся, собирая силы для страшного известия, — я иногда думаю, что, возможно, он станет моим вторым зятем.

Епископ не присвистнул — мы полагаем, что они утрачивают эту способность при рукоположении и что в наше время присвистывающий епископ — не меньшая редкость, чем судья-взяточник, — однако вид у него был такой, словно он присвистнул бы, если б не сутана.

Какой свояк для архидьякона! какое родство для барчестерского духовенства! да и для самого епископа! Достойный архиерей в простоте душевной не сомневался, что Джон Болд, будь его воля, закрыл бы все соборы, а может, и все приходские церкви, распределил бы десятину между методистами, баптистами и другими варварскими племенами, полностью уничтожил бы епископат и объявил широкополые шляпы и батистовые рукава вне закона [12], как клобуки, власяницы и сандалии! [13] Ввести в уютный клерикальный круг скептика, который ставит под сомнение честность англиканских пастырей и, возможно, не верит в Троицу!

Мистер Хардинг видел, какое действие произвели его слова, и почти пожалел о собственной откровенности; впрочем, он тут же постарался смягчить огорчение своего друга и покровителя.

— Я не говорю, что они помолвлены. Элинор бы мне сказала, в этом я нисколько не сомневаюсь. Однако я вижу, что они друг другу нравятся, и как мужчина и отец ни вижу никаких препятствий к их браку.

— Но, мистер Хардинг, — сказал епископ, — как вы будете с ним бороться, если он станет вашим зятем?

— Я не собираюсь с ним бороться, это он со мной борется. Если потребуются какие-либо шаги для защиты, наверное, их сделает Чодвик. Наверное.

— О, с этим разберётся архидьякон; будь молодой человек дважды его свояком, архидьякон не свернёт с пути, который считает правильным.

Мистер Хардинг напомнил, что архидьякон и реформатор ещё не свояки, а возможно ими и не будут; получил обещание, что имя Элинор не прозвучит в разговорах отца-епископа с сыном-архидьяконом касательно богадельни, и ушёл, оставив бедного старого друга смущённым, огорчённым и растерянным.

Глава IV. ХАЙРЕМСКИЕ ПАНСИОНЕРЫ

Как частенько бывает, сторона, наиболее заинтересованная в разбирательстве, которому предстояло перессорить барчестерцев, не первая оказалась вовлечена в его обсуждение, однако когда епископ, архидьякон, смотритель, управляющий, а также господа Кокс и Камминс, каждый по-своему, занялись этим вопросом, пансионеры Хайремской богадельни не остались совсем уж бездеятельными наблюдателями. Стряпчий Финни заходил к ним, задавал хитрые вопросы, сеял неумеренные надежды, сколачивал комплот против смотрителя и вербовал сторонников в лагере врага, как про себя именовал богадельню. Бедные старики, вне зависимости от исхода дела, безусловно только потеряют; для них расследование — беспримесное зло. Что может улучшиться в их доле? У пансионеров есть всё, в чём они нуждаются: тёплый дом, хорошая одежда, сытная обильная еда и отдохновение от многолетних трудов, а главное — неоценимое сокровище на склоне дней! — добрый друг, который выслушивает их печали, заботится о них в болезни, подаёт утешение в этой жизни и напутствие к жизни вечной!

Джон Болд иногда думает об этом, когда говорит о правах стариков, которых взялся защищать; однако он подавляет сомнения звучными именем правосудия: «Fiat justitia, ruat cmlum».[4] Эти старики должны, по справедливости, получать сто фунтов, а не шиллинг и шесть пенсов в день, смотритель — двести-триста фунтов вместо восьмисот. Несправедливость — зло, а зло следует исправлять. И кто за это возьмётся, если не он?

«Каждый из вас по закону должен получать сто фунтов в год», — нашептал Финни Эйблу Хенди, а тот передал одиннадцати собратьям.

Человек слаб; перед обещанием ста фунтов в год большинство пансионеров дрогнуло. Великий Банс не поддался на обман, и с ним оставались два стойких соратника. У Эйбла Хенди, возглавившего погоню за богатством, поддержка была увы, сильнее. Целых пятеро из двенадцати поверили ему; вместе с предводителем они составляли половину пансионеров. Последние трое — натуры ветреные и переменчивые — колебались между двумя вожаками, подстрекаемые то корыстью, то желанием сохранить существующий порядок.