Смягчение приговора

Не думаю, что я был хуже любого другого ученика. Директриса школы Жанны д'Арк, бесспорно, навела справки о моей семье. Выяснила, что Анни мне не мать. Анни, маленькая Элен, Матильда и даже Белоснежка — странное семейство... Она боялась, что я буду дурно влиять на своих одноклассников. В чем нас можно было заподозрить? Прежде всего Анни солгала. Это и насторожило директрису: Анни выглядела моложе своих лет и лучше бы она сказала, что она моя старшая сестра... Ну, и курточка ее кожаная, а особенно линялые джинсы, бывшие тогда большой редкостью... Матильду заподозрить было вовсе не в чем. Пожилая дама, такая же, как и все, и носит все темное, блузки закалывает камеями, и акцент у нее нимский... А вот маленькая Элен порой одевалась очень странно, когда водила нас к мессе или шла к местным лавочникам: брюки, которые носят наездницы, сапожки, блузки с буфами и узкими манжетами, а то черные лыжные брюки или даже болеро, расшитое перламутром... В общем, легко можно было угадать, кем она была раньше... Однако и продавец газет, и булочник, кажется, любили ее и всегда разговаривали с ней очень вежливо.

— Добрый день, мадемуазель Тош... До свиданья, мадемуазель Тош... Что бы вы хотели, мадемуазель Тош?...

А в чем можно было заподозрить Белоснежку? Ее молчаливость, пучок и светлые глаза внушали уважение. Директриса наверняка удивлялась, что в школу за мной приходит эта девушка, а не мать; и почему я сам не иду домой, как все мои юные сверстники? Она, должно быть, думала, что мы богатые.

Как знать? Достаточно было директрисе увидеть Анни, чтобы она поняла, что с нами надо быть начеку. Я сам однажды вечером случайно услышал обрывки разговора Матильды с маленькой Элен. Анни еще не вернулась на своей малолитражке из Парижа, и Матильда беспокоилась.

— Она способна на все что угодно, — задумчиво произнесла Матильда. — Вы же, Лину, знаете, Анни — сорвиголова.

— Ну, ничего особенно серьезного она не устроит, — возразила маленькая Элен.

Матильда помолчала немного, а потом сказала:

— Понимаете, Лину, у вас все же такие странные знакомства...

Черты лица у маленькой Элен вдруг стали жесткими.

— Странные знакомства? Что вы, собственно, хотите этим сказать, Тильда?

Голос у нее был резкий, я и не знал, что он у нее может быть таким.

— Не сердитесь, Лину, — покорно и жалобно попросила Матильда.

Это была уже совсем не та женщина, которая дразнила меня, называя «дурачишкой».

С тех пор, когда Анни не бывало дома, я больше не думал, что она только и делает, что плачет все ночи напролет в «Кэрролл'з». Она, верно, устраивала что-то серьезное. Позже, когда я спросил, случилось ли что-нибудь, мне ответили: «Да, и это очень серьезно»; фраза прозвучала для меня отголоском той, которую я однажды уже слышал. Но в тот вечер меня страшно заинтриговало слово «сорвиголова». Сколько бы я ни заглядывал Анни в лицо, я видел только нежность. Значит, за этими ясными глазами и этой улыбкой скрывалась сорвиголова?

Я стал учиться в местной сельской школе. Она была чуть подальше школы Жанны д'Арк. Надо было дойти до конца улицы Доктора Дордена, перейти дорогу, спускавшуюся к мэрии и железнодорожному переезду. Огромные железные ворота открывались прямо в школьный двор.

Там мы тоже ходили в одинаковых серых куртках, но двор не был покрыт асфальтом. Там просто-напросто была земля. Учитель относился ко мне хорошо и каждое утро просил прочесть классу стихотворение. Однажды Белоснежки не было и за мной пришла маленькая Элен. На ней были брюки как у наездницы, сапожки и курточка, которую я про себя прозвал «ковбойской». Она пожала руку учителю и сказала ему, что она — моя тетя.

— Ваш племянник прекрасно читает стихи, — сказал учитель.

Я всегда читал одно и то же стихотворение, которое мы с братом знали наизусть: «О, сколько моряков, о, сколько капитанов...»

В этом классе у меня были хорошие друзья: сын цветочника с улицы Доктора Дордена, сын аптекаря, я помню то утро, когда мы узнали, что его отец повесился... сын булочника с хутора Метс, у его сестры, моей ровесницы, были вьющиеся золотые волосы, доходившие ей почти до пяток.

Белоснежка часто не приходила за мной: она знала, что я вернусь с сыном цветочника — они были нашими соседями. После школы, если на дом уроков не задавали, мы всей ватагой шли далеко-далеко, за замок и за вокзал, к водяной мельнице на Бьевре. Хотя мельница всегда работала, казалась она ветхой и заброшенной. По четвергам, если к нам не приезжал племянник Фреде, я вел туда брата. Это было приключение, которое полагалось хранить в тайне. Мы проскальзывали сквозь дыру в стене и усаживались рядышком, прямо на землю. Большое мельничное колесо вертелось. Мы слушали рычание мотора и рев обрушивающейся вниз воды. Здесь было прохладно, и мы вдыхали запахи воды и мокрой травы. Большое колесо, мерцающее в сумеречном освещении, нас немного пугало, но мы не в силах были оторваться от этого зрелища и сидели скрестив руки на коленях и все смотрели, как оно крутится.