— Однажды я здорово жалел, что у меня такого прибора нет… Провалилась наша группа, серьезное задание сорвалось, шесть человек погибли — ребята на подбор. Такое происходило по двум причинам: случайность или предательство. Здесь случайность исключалась — операция готовилась давно, все продумано, взвешено, отработаны запасные варианты… Предательство исключалось тоже — люди испытанные, проверенные много раз, стальные люди. А факт налицо! Ломали головы, ничего не придумали. И вдруг оказывается, что немцы пятерых расстреляли, а шестой через пару дней к нам в лес пришел. Коля Финько — командир группы. Я ему как самому себе доверял. Раньше… До того…
Рассказал он, как их врасплох застали, у самого глаза тоскливые, ждет вопроса, а как ты-то жив остался? Спрашиваю. Отпустили, говорит, почему — не знаю.
Вот такой расклад. Сидим, молчим. Дело ясное — просто так немцы не отпускали. Он первый начал: если бы я ребят выдал, если бы на гестапо работал, они бы как-то правдоподобно все обставили — побег бы имитировали, меня подготовили: синяки, ссадины, следы пыток, сквозное ранение…
А то ничего — выпустили, и все. Логично? Логично. Только логика тут факты не перевесит: ребята погибли, а его отпустили. За какие заслуги?
Мне говорят, чего, мол, с иудой церемонишься, прислонить к дереву — и дело с концом! А я его хорошо знал, на задания вместе ходили, один раз думали: все, амба, гранаты поделили, попрощались… Достойно себя вел, хорошим другом был, надежным. И вдруг — гестаповский агент, предатель — чушь собачья! Что тут делать? Вот ты как думаешь?
— Не знаю, — растерянно проговорил Элефантов.
— И я не знал. Только решение-то все равно надо было мне принимать, больше некому.
— Можно испытать его как-нибудь… В бою или задание специальное.
— Да он уже двадцать раз испытан! Вопрос так стоит: или верить ему, или не верить? Пускать в свою среду или нет? А испытание он любое пройдет — и если не виновен ни в чем, и если к немцам переметнулся.
Так я промучился всю ночь. То ли это психологи гестаповские испытание такое изощренное придумали для него, да и для нас тоже — честного человека изменником выставить, то ли это хитрость, уловка, чтобы от настоящего предателя подозрение отвести, то ли тщательно запутанный план внедрения агента.
Ох и жалел же я тогда, что не могу Коле в душу заглянуть, ох, жалел!
— Но вы же знали человека, другом ему были, неужели поверить нельзя?
— не выдержал Элефантов. — Не мог же он так маскироваться и измениться мгновенно тоже не мог!
— Ну почему же…
У Старика дернулась щека.
— И маскировались, и ломались порой — всякое бывало… Не в том дело: раз есть вероятность, хоть самая ничтожная, что он враг, если даже просто сомнение появилось, нельзя его к работе допускать, никак нельзя, это значит — других людей не беречь, их жизни на карту ставить.
Да и не в моих силах было веру ему давать. Я только два решения мог принять: расстрелять на месте или на Большую землю отправить, чтобы трибунал разбирался. Что в лоб, что по лбу… Факты-то никуда не уберешь, а догадки, предположения и сейчас суды на веру не берут, а тогда война — сам понимаешь… Шпионов, паникеров, дезертиров, диверсантов, провокаторов — пруд пруди. И Коля Финько, отпущенный гестапо… Он у меня пистолет попросил — застрелиться, я не дал — если он фигура во вражеской комбинации, то и на тот свет отпускать его нельзя, надо попробовать для контригры использовать. Короче, отправил Колю к нашим, что там дальше получилось — не знаю.
Старик запустил руку в ящик стола, что-то искал, перебирая невидимые Элефантову увесистые предметы, и задумчиво смотрел перед собой, хотя видел наверняка картины далекого прошлого, которые, судя по окаменевшему лицу и крепко сжатым губам, не могли его успокоить.
— С любой стороны, крути-верти как хочешь, поступил я правильно. А душа, поверишь, до сих пор болит…
Он наконец нашел то, что искал, и зажал в руке металлический цилиндрик с набалдашником на конце.
— Вот ты говоришь — поверить, люди, мол, не могут сразу меняться, маскироваться не могут…
Старик задумчиво постукивал набалдашником по столу.
— А ведь в те годы мы на всякие чудеса насмотрелись. Война такие свойства людской натуры обнажала, о которых порой и сам человек не знал.
Простые ребята подвиги совершали, на героев непохожие, раньше скажи — не поверят. И наоборот было.
Ты знаешь, предательство оправдать нельзя, но если кто под пытками ломался — тех хоть понять можно. А некоторые продавались — за деньги, звания их паршивые, за корову, домик с усадьбой, да мало ли за что!
Старик шевельнул рукой — щелк! — из цилиндра выпрыгнул шилообразный клинок, резать хлеб или открывать консервы им было нельзя, это орудие предназначалось для одной-единственной цели, и Элефантов, читавший много книг о войне, понял, что Старик держит немецкий десантный нож.