Сметенные ураганом

Будто влекомая интуицией, она двинулась направо, где за выступом стены прятался небольшой холл с кожаными креслами и диваном. Миша одиноко сидел там, уставившись в пространство, и даже не повернул головы, когда она присела рядом.

– Миша, как это ужасно!.. Мне страшно! Мишенька, обними меня!

Он не шевельнулся.

– Миша, что с тобой? – осторожно дотронулась Света до его плеча.

– Я думал, ты приедешь и поддержишь меня, а ты, оказывается, тоже боишься, – с жалкой улыбкой проговорил он, оборачиваясь.

– Но ведь ты не боишься! – удивленно воскликнула она. – Как ты можешь бояться? Ты ведь такой сильный, Миша.

– Нет, я только казался сильным, потому что рядом была Маня. С ней уйдет все, что делало меня сильным…

В голосе его было столько отчаяния, что Света отстранилась. И тут она будто впервые увидела его: рядом с ней сидел сломленный и убитый неизбывным горем мужчина.

– Как же так… – медленно прошептала она. – Выходит, ты по-настоящему любил ее, Миша?.. А как же я?

– Манечка была моей половинкой, моей единственной сбывшейся мечтой! – с надрывом произнес он, а ей вдруг захотелось ударить его.

«Пора бы уже вырасти из романтических штанишек. Ему скоро сорок, а у него все мечты…»

– Эх, Миша, тебе шестнадцать лет назад надо было понять, что ты любил ее, а не меня! А ты держал меня на привязи, рассуждал о долге и порядочности. Если бы ты сказал мне это тогда… Взял бы и сказал честно, а не приманивал своими редкими признаниями… «Люблю, но не должен…» Не смотрел бы голодными глазами… Мне бы было больно, но уж как-нибудь я бы это пережила. А ты… Ты что, понял это только сегодня, когда Маня умирает? Раньше не мог сообразить? Ведь ты все это время любил ее, а меня только мечтал трахнуть!

Он съежился от этих слов, но не отводил взгляда, будто умоляя замолчать.

Света вдруг опомнилась.

«Я только что обещала Мане заботиться о нем – а сама что делаю? Добиваю лежачего? Не нужно было говорить ему это, он и сам все про себя знает, – с горечью думала она. – Маня была ему опорой в жизни, так же как и мне. Потеряв эту опору, Миша упадет и, может, не поднимется… А я – поднимусь! Пусть поползаю немного в пыли, но обязательно поднимусь, потому что я всегда поднимаюсь. Маня знала своего мужа и знала меня, потому и просила присмотреть за ним – ведь он почти такой же ребенок, как Пашка».

– Прости меня, Мишенька, – сменив тон, мягко заговорила она. – Я понимаю, каково тебе… Но, слава Богу, Маня ничего не знает и никогда даже не подозревала. Тебе не надо каяться, пусть уйдет спокойно…

Миша повернулся и обнял Свету, благодарный, что сняла с его плеч часть тяжести.

– Будь мужчиной. Маня ведь еще захочет увидеть тебя, проститься, она не должна заметить, что ты плакал.

Он стиснул ее крепче, и, уткнувшись в плечо, прошептал:

– Я не смогу без нее… Что я буду делать без нее?

Она поглаживала его по голове и даже слегка раскачивалась, будто убаюкивая ребенка, когда заметила боковым зрением, что кто-то идет по коридору и остановился рядом. Она хотела посмотреть – кто, но побоялась тревожить замершего Михаила. Пусть успокоится, пусть наберется сил у нее. А она – хоть и не представить ей жизни без Мани – она уж как-нибудь справится.

Ласково, по-матерински, Света поцеловала его мокрую от слез щеку и похлопала по спине.

– Мишенька, это страшно, но нам придется это пережить. Я знаю, боль потери со временем проходит…

Они посидели так еще некоторое время, пока женский голос из глубины коридора не позвал:

– Улицкий… Михаил Улицкий!

– Скорей! – вскочила Света и подтолкнула его, боясь, что он не успеет попрощаться.

Михаил кинулся к палате, а она вновь опустилась на диван и уткнулась лбом в кожаный подлокотник. Она ничего не чувствовала – ни страха, ни угрызений совести, ни даже горя – одну пустоту. Мозг ее едва ворочал мысли, словно это были каменные жернова. И самая тяжелая из них – мысль о том, что Миша не любит ее, никогда по-настоящему не любил. Но она ощутила, что это открытие не может причинить ей боль. Почему? Ведь она столько лет жила его любовью… То, что где-то есть Миша и он думает о ней, любит – придавало жизни смысл. Но сейчас выяснилось, что он всю жизнь любил Маню, а она, Света – так, сексуальная фантазия. А ей все равно.

Все равно, потому что и она не любит его. Поэтому и не больно.

Оказывается, даже многолетняя любовь может в один миг превратиться в безразличие. Она отстраненно думала о том, что, может, Михаил и не был никогда таким, каким она его сочинила. Она ведь видела в нем только то, что хотела видеть, слышала только те слова, которые ей были приятны, и цеплялась за них, отметая все для себя неприятное.

Где-то в голове забился хвостик мелодии, навязшей на зубах еще в начале девяностых. Как это часто бывает, ей хотелось вспомнить хоть пару слов песни, чтобы восстановить весь мотив… «Та-та-та-та-ти-та-та… узелок развяжется…»