Смешилка — это я!

Знакомые и незнакомые люди умоляли меня с ними сфотографироваться. Фотографируясь, одни просили, чтобы я взирала на них, как дочка, а другие — чтобы как внучка. Когда же в газете поместили снимок, на котором я была с родителями и бабулей, мама сказала:

— Ты смотришь на нас, как чужая.

Наверное, я слишком часто смотрела на чужих, как своя.

— Звезды и самим себе не принадлежат. А что уж говорить о родственниках, — поддержала меня бабуля.

— Но люблю-то я только вас, — произнесла я тихо и не вполне искренне, поскольку кроме них люблю еще и юношу старшеклассника (с той разницей, что любовь к членам семьи была взаимной, а к нему — увы — нет!).

— Выдающийся русский поэт утверждал: «Быть знаменитым некрасиво», — напомнила мне об этом, разумеется, мама.

«Быть знаменитым, может, и некрасиво, но очень привлекательно», — подумала я. Вслух же спросила:

— А сам-то он почему был таким знаменитым? Если считал это неприличным…

— Некрасивым, — поправила мама.

Но с ходу ответить на мой вопрос не смогла. И лишь через двое суток принялась разъяснять:

— Во-первых, его известность зависела не от его желания, а от его поэтического дара.

— А моя — от артистического.

— Во-вторых, он те слова обращал, полагаю, и к себе самому. И к тебе!

— Ну, со мной он не был знаком, — прикинулась я дурочкой.

«„Ты сам свой высший суд“! — провозгласил Пушкин, адресуясь к художнику в широком смысле», — давно оповестила меня бабуля.

И я на своем «высшем суде» постановила, что дурочкой не являюсь. Но если выгодно было ею прикинуться, убедительно это изображала. Быть своим собственным судьей в общем-то очень удобно. И потому к художникам это может относиться, а к уголовникам — нет!

— Я сниму тебя еще в одном фильме! И тоже в роли Смешилки, — пообещал мне после первой премьеры режиссер. — Если ты не чересчур поспешно будешь взрослеть.

Я изготовилась вовсе приостановить какое-либо взросление… Но возникало противоречие между этой готовностью и тем чувством, кое решениям не подчиняется. Давно сразивший меня старшеклассник все сильнее ценил наши дружеские общения. Так он говорил и даже открыто мной как звездой восхищался. Чтобы открытое восхищение звездой сменилось тайной любовью или, на худой конец, увлечением, следовало выглядеть повзрослее: разве мог он воспылать страстью к девчонке? А чтобы сняться в новой картине, я обязана была девчонкой остаться. «Что для меня важнее — искусство или любовь?» Этот вопрос сделался главным. И неразрешимым!

«Любят чуть ли не всех и даже самых заурядных, обыкновенных… А чтобы славили и воспевали, надо быть совершенно особой личностью!» — успокаивала я себя. Но в душе порой отдавала предпочтение не прославлениям со стороны тысяч поклонников, а обожанию со стороны поклонника одного… Потом опять начинала предпочитать славу и грядущий свой фильм, отказываясь от себя как от женщины. «Искусство требует жертв!»

— Когда ты впервые влюбилась? — спросила я у бабули.

— Когда была в четвертом классе. Нет, в третьем…

А я заканчивала в то время уже девятый — и все еще вынуждена была выглядеть девочкой! Угадав мое состояние, бабуля сказала:

— Но тогда, в мою пору, начинали учиться с семи и даже с восьми лет, а не с шести, как сейчас. Да и классов было всего девять, а не одиннадцать.

«Ну и что?» — спросила я себя. Угадав и этот вопрос, бабуля пояснила:

— Хочу сказать, что у тебя еще есть время.

Фильм «Смешилка» меж тем не желал покидать зрителей. А главная роль на экране продолжала играть и главную роль в моей жизни.

На педагогическом совете директриса, как мне донесли, сказала:

— Мы не имеем права не понимать, какое тяжкое бремя славы выдерживает наша Смешилка!

И все педагоги поняли, что это следует учитывать. Вызывать к доске меня перестали… Учтиво осведомлялись: «У тебя была возможность выполнить домашнее задание?», «На контрольную работу у тебя хватит сил?». Случалось, что сил у меня не хватало.

Секретарша директрисы уже не осмеливалась объявлять, что директриса вызывает меня к себе или даже что она меня приглашает. Теперь директриса просит меня зайти. А на просьбы я откликаюсь.

— Бывший мэр, которого ты… — начала она. И, побродив скорбными шагами по кабинету, закончила фразу: — Он ведь обещал нам произвести капитальный ремонт. Гарантировал, что преобразит школу, которая давно в ремонте нуждается. А новый мэр о тех гарантиях пока ничего не слышал.

— Услышит! — пообещала я.

Чем выше начальник, тем вышколеннее обслуживающий его аппарат и тем деревяннее улыбки этого аппарата. Но не для всех посетителей… Мне помощница мэра протянула руки, как родной сестре, которую не видела долгие годы. Сказала, что в жизни я выгляжу еще лучше, чем на экране, на котором выгляжу великолепно.

«Ее можно неплохо изобразить», — прикинула я.

Помощница же как раз надеялась, что приветливость и гостеприимство ее от меня спасут.

— Мэр тебя с нетерпением ждет! Кофе? Чай?

Я выбрала кофе.

Новый мэр тоже не собирался пополнять собой мой репертуарный багаж. И судьба предыдущего мэра его не прельщала.

Неужели мама была права и я всех кругом запугала?