Смертники

— Надеюсь, что уже никогда, — ответил Гарин.

Первым желанием Олега было выкинуть артефакт к черту, размахнуться изо всех сил и отправить его куда-нибудь подальше в темнеющее небо. Однако несколько недобитых контролеров, маячивших во дворе, не позволили Гарину этого вделать. Сегодня погибло много сталкеров, но для Зоны это был всего лишь еще один день, вероятно, не худший и пе лучший. Не первый и далеко не последний.

Глава семнадцатая

Вода была холодней холодной. Ту, что лилась из крана, еще можно было терпеть, а эта обжигала и сковывала ледяными тисками. Когда она поднималась до лодыжек, ты переставал чувствовать пальцы. Когда набиралась до колен, у тебя немели лодыжки. Когда достигала паха, ты понимал, что детей у тебя не будет уже никогда. Не то чтобы ты хотел детей или думал о них, просто... Складывалось впечатление, что в здании действуют две автономные системы холодного водоснабжения: обычная, для питья, и специальная, берущая воду из особо глубоких подземных источников, для пыток.

В мокром карцере нет времени. Оно остается снаружи, по ту сторону влагонепроницаемых стен. Сюда ему не просочиться. Ты не можешь сказать, сколько ты уже здесь, минуту или час. И то, и другое кажется тебе вечностью. Приходится считать: Амударья восемнадцать, Амударья девятнадцать, Амударья двадцать...

Американцы отсчитывают секунды при помощи Миссисипи, тебе повезло меньше, ведь Днепр и Днестр коротковаты в смысле количества слогов, но твой инструктор по плаванию был родом из Средней Азии, и он научил тебя перед каждым числом вставлять Амударью.

Еще он учил всегда закалывать плавки булавкой, потому что судорога может скрутить икры где угодно, даже в бассейне.

С икрами Дизель давно распрощался, но живот еще чувствовал. Судороги живота трудней всего перенести на ногах, потому что хочется согнуться, а как тут согнешься, когда воды по ноздри? Даже ртом не вдохнешь, потому что для этого пришлось бы встать на цыпочки, а ног нет, давно нет. Как нет ни плавок, ни булавки. А жаль. Плевать на судороги, ты воткнул бы ее себе в глаз и постарался бы достать до мозга. Амударья сорок четыре!

«Человек может прожить без воздуха гораздо дольше, чем ему кажется, — говорил дядя Рашид. — Нечем дышать — глотайте. Глотайте и представляйте, что дышите. В вашем организме полно воздуха, надо только его немножечко обмануть». И он показывал как. Песочные часы на бортике бассейна успевали пять раз перекувыркнуться через голову, а дядя Рашид все обманывал организм, только черные глаза хитро щурились над водой.

Амударья семьдесят семь, Амударья семьдесят восемь... Дизель глотал и представлял, что дышит. Амударья девяносто шесть... Он старательно выскребал последние капли кислорода из секретных сусеков тела.

Вот и все. Обманывать организм больше не получается. Перед глазами — темнота, в мозгу —- мелкие искорки и щелчки, как будто лопаются в стакане пузырьки газировки.

«Амударья сто двадцать», — отсчитал Дизель и сделал глубокий вдох. Только сначала опустился с головой под воду.

В воде тоже полно кислорода. Если химики не врут, она состоит из кислорода на целую треть. Только черт, черт, как же он жжется, когда проходит по легким! Хуже кислоты, хуже расплавленного свинца. Но это длится недолго, секунд, может быть, десять, потом приходит успокоение. «Прости, дядя Рашид. Этому ты нас не учил...»

Но и покой, увы, не вечен. Он выходит из тебя толчками, резкими, как удар кулаком в грудь, выплескивается из распахнутого рта вместе с жидким кислородом, кислотой и расплавленным свинцом. И вот уже какая-то гнида лупит тебя по щекам, зажимает пальцами нос и пыхтит, пыхтит в лицо, лезет тебе в рот чуть ли не всей головой, словно гнида — дрессировщик, а ты — лев. И как бы ты ни сопротивлялся, эта сволочь шаг за шагом возвращает тебя туда, куда тебе давно уже не нужно. К жизни.

Трудно не запомнить лицо человека, который только что делал тебе искусственное дыхание рот в рот. Еще труднее стереть из памяти слова:

— Что ж ты делаешь, идиот? Понырять тебе захотелось, да? Ихти-андры в роду были?

Олег оторвался от подушки. Голова кружилась, во всем теле ощущалась слабость, но это не имело значения. В комнате было темно, как в чашке с черным кофе, тогда как в темноту за окном как будто плеснули пару капель молока. Приближался рассвет. «Без четверти четыре», — прикинул Олег.

На соседней кровати лежал на спине Столяров. Вслушиваясь в его ровное дыхание, Гарин с удивлением отметил, что впервые видит Михаила спящим. До сих пор тот всегда вставал раньше, а ложился позже. Впрочем, Михаил ли он? Или это имя — такая же фальшивка, как кличка Камень и татуировка в виде перстня, к слову сказать, уже наполовину стершаяся? Хотя это тоже не имело значения.

Гарин медленно, чтобы не скрипнула кровать, поднялся и встал в изголовье у Столярова.

«Пристрелить? — подумал он. — Или перерезать горло, чтоб не будить соседей?»

Как по заказу кто-то из сталкеров за стенкой громко застонал во сне. Кажется, это был Порох.