Смерти нет

– Что, польку при погребении сыграли? – шутя спросил я, ещё не подозревая, насколько был близок к истине.

– Почти, – музыкант свирепо дёрнул головой, убрав с глаз чёлку. – «Семь-сорок», паршивцы, сбацали…

– Да иди ты… еврея, что ли, отправляли в последний путь? – оживился скульптор. – Расскажи, Вася.

– Хоронили какого-то коммерсанта по фамилии Розенберг. Всё происходило вроде бы прилично, только тромбонист Эдик слегка фальшивил: видимо, был подшофе. Тем не менее отыграли чин по чину, вроде всё нормально. Сели в автобус и поехали, как водится, на поминки. Ну и… – Вась-Вась, глянув в окно, вдруг реанимировал свой гнев. – А вот он, мерзавец, и сам идёт!

– Здравствуйте, могильщики, – радостно поприветствовал присутствующих Эдик, но, увидев руководителя, несколько стушевался. – Василь Василич, ну выслушай ты меня… – вещая о своей невиновности, он кулаком постучал себя в грудь. Назвать речь тромбониста членораздельной можно было лишь с большой натяжкой.

После службы в армии Эдик устроился на фабрику игрушек разнорабочим. Подносил деревянные заготовки матрёшек к токарному станку. Невообразимый грохот и никогда не оседающая пыль цехов вскоре значительно сократили его трудовой энтузиазм, и он хотел было уйти с предприятия, но прослышал, что в доме культуры фабрики собирают духовой оркестр и решил попытать счастья. Особого таланта от претендентов не требовалось, а претендентов было немного, так что Эдика взяли. Стоит отметить, что тогда Эдуард различал лишь две ноты: до и после.

Платили музыкантам мало, однако и работы было немного: ежедневные репетиции по два-три часа, игра на демонстрациях, торжественных собраниях и субботниках. За пару недель Василий Васильевич полностью сформировал состав оркестра – девять человек. Правда, ноты знали только трое, они и несли основную музыкальную нагрузку. Руководитель вёл основную тему на саксофоне, а троица подыгрывала. Остальные лишь подносили инструменты к губам, являясь, в сущности, статистами ансамбля. Зарплату коллективу выделяли на девять человек, но фактически её получали четверо. Имитаторам Вась-Вась выделял по пятьдесят рублей за проведённое мероприятие, однако не оставлял надежды научить их играть. На каком-то торжественном собрании Эдик впервые познал крутой нрав дирижёра. Получив огромную трубу под интригующим названием «Геликон», новоиспечённый музыкант поднес её мундштук к губам и просидел до перерыва, не издав – как и наставлял Кадочников – ни звука. Скучное, надо признать, занятие для вчерашнего воина.

Пятнадцатиминутный отдых виртуозы использовали весьма плодотворно: скрывшись от руководителя за углом дома, они приговорили две бутылки красного портвейна «Кавказ» и вовремя вернулись в зал заседаний, чтобы исполнить гимн Советского Союза. Взяв инструмент в руки, Эдик тут же ощутил свою эстетическую значимость и необыкновенный прилив вдохновения. Стараясь попадать в такт, он отчаянно дул во вверенную ему трубу, не обращая внимания на свирепые взгляды дирижёра и пинки соседей по оркестру. Когда же хохот в зале стал заглушать исполняемый музыкантами гимн, Эдик получил удар по голове футляром от саксофона. Это была карающая десница Василия Васильевича. С тех пор молодой музыкант стал относиться к своим обязанностям ответственнее, а вскоре самостоятельно освоил азы исполнительского мастерства. Через полгода Эдик уже знал ноты, и Кадочников доверил ему тромбон.

Существенным дополнением к зарплате музыкантов были доходы от выступлений на похоронах. Группа «Земля и люди» из-за – увы – частых выступлений быстро стала популярна в городе. Едва ли не ежедневно, а то и по нескольку раз в день творческий коллектив исполнял траурный марш Шопена.

– Ну, расскажи-ка людям, Эдичка, как вы меня опозорили, – сказал Василий Васильевич, осматриваясь по сторонам, вероятно, в поисках инструмента для наказания. Эдик благоразумно промолчал и переместился к двери.

– Василич, может, эта музыка была приятней слуху покойного, чем традиционно унылые марши? – Калошин ободряюще подмигнул провинившемуся музыканту.

– Так я это, кстати, и имел в виду, – заговорил оживившийся тромбонист, почувствовав поддержку.

– Да меня из-за вас чуть не избили! – голос Кадочникова сместился к фальцету.

– Успокойся, Василич, – ваятель отодвинул подальше от дирижёра пепельницу. – Пусть расскажет.

– А что рассказывать… – вздохнул Эдик. – После похорон автобус привез нас к дому покойного. Шефа, – он кивнул на руководителя оркестра, – пригласили на тризну, а нам принесли тарелку котлет и две бутылки водки.

– Понятное дело… Всех в дом позвать жаба задушила… – Калошин обвёл присутствующих ироничным взглядом, но его антисемитское настроение никто не поддержал. Все ждали продолжения рассказа.

– Ну, выпили мы, закусили, – тромбонист опасливо взглянул на Кадочникова. – Снова выпили… Потом стало скучно, и мы заиграли. Хотели потихоньку…

– Разве ж на таких больших дудках тихо сыграешь? – обнаружил себя Белошапка.

– А почему именно «Семь-сорок»? – спросил Вась-Вась, когда умолк хохот.