Смерти героев (сборник)

Не пой про пошлую луну,

Стань Алконостом, Гамаюном,

Воспой гибридную войну.

Пусть ты сидишь на мягком стуле,

А не в окопе, не забудь,

Что твоё слово тоже пуля,

Летящая «укропу» в грудь.

Слова, звучащие в эфире,

Порою посильней свинца.

Давай бряцай на грозной лире,

Вселяя мужество в сердца.

И мы ещё дойдём до Ганга,

Где утвердим свои идеи,

И не допустим пропаганду,

Которую разводят геи.

И мы взойдём на Фудзияму,

И мы разрушим Солт-Лейк-Сити,

Чтобы остановить рекламу

Их неестественных соитий.

Поэт, стой твёрдо, словно репер[1],

Среди реальности свирепой,

В твоих руках духовный степлер,

Вбивай духовные им скрепы!

Приказ по армии искусств № 2

Проходит время остряков

Под взрывов грохот.

Убит Немцов, ушёл Капков,

Прощай, эпоха!

Что ж, доедайте, чудаки,

Свои митболы,

Нужны отныне Здрилюки

И Мотороллы.

Допей с вай-фаем в кабаке

Последний смузи,

Всплывёшь весною на реке

В двухсотом грузе.

Недаром воевали деды,

Давно пора

Сменить твои цветные кеды

На гриндера.

Ты больше не бери пример

С Пусси Риота,

Смотри на мир через прицел

Гранатомета.

Забудь про член у ФСБ,

Молебен-панк,

Учись-ка строевой ходьбе

Мотать портянк.

Держи в порядке вещмешок,

Противогаз,

А не придумывай стишок

«Я встретил вас…»…

Творец сейчас не лесбиянк,

Анакреонт,

Творец сейчас сжигает танк

И самолёт.

Вот возле храма в честь побед

Над басурманом

Отправил автор на тот свет

Борца с Кораном.

Какой глубокий месседж скрыт

В злодейской акции,

Какой контекст, какой конфликт

Интерпретаций.

Но ты, художник, твёрдо верь

В концы, начала.

Смелее за родную дверь,

Прочь от причала.

Смени на автомат карандаш,

И, как Пикассо,

Ты вдруг нетленное создашь

В степях Донбасса.

Центон – не центон, стансы – не стансы…

Поэт, питомец Аполлона,

Слагай стихи и песни пой,

Чтобы глазница Саурона

Не загорелась над Москвой.

Идёт по самому по лезвию

У нас здесь Русская Весна,

Пройдя меж пьяными и трезвыми,

Она садится у окна.

Здесь зубы стиснуты до хруста,

Здесь не кончается борьба,

Здесь всё смешалось – жизнь, искусство,

И кровь, и слёзы, и судьба.

Мы сих великих зрелищ зрители

В минуту бури роковой.

Чем напугать нас тут хотите вы?

Пропавшей гречневой крупой?

Ведь мы Леонтьева и Тютчева

Единородные сыны,

И нам натуры ваши сучие

До очевидности ясны.

Пугаете? А нам не страшно.

Мы не Профессор Лебединский

И мы вам не «говняшка-рашка»,

Как выразился В. Мединский.

Вы взять хотели нас на понт

И истощить войной торговой,

А вот на настоящий фронт

Вы выйти против нас готовы?

Какие курсы у валют,

Какие, к дьяволу, налоги,

Когда воздушные тревоги

Над городами запоют?

Мы всех возьмём в ладью Харона,

Когда придёт последний бой,

Но больше око Саурона

Не загорится над Москвой!

Разоружение

(Исповедальная лирика)

Не член писателей Союза,

Грущу в буфете ЦДЛ.

Моя потасканная муза

Давно осталась не у дел.

И, глядя на родные лица,

Я осознал всем существом,

Что мне пора разоружиться

Перед народным большинством.

Народ мой гневно возмутился

Сюжетами из новостей

И дружно, как один, сплотился

Вокруг решительных властей.

Профессора и генералы,

Чеченцы, бабы, казаки,

Евреи с гостелеканалов

И в мрачных тюрьмах леваки…

Патриотизм был грозно явлен

В ответ на вражеский оскал.

А я сидел, чего-то мямлил,

В носу чего-то ковырял.

Не поднял задницы тяжёлой,

Не взял в ладони автомат,

Не делал селфи с Моторолой

В Фейсбуке не гремел в набат.

Не рыл укрытия для дзота,

Не падал под огнём в траву,

Не бил я из гранатомёта

По ржавым танкам ВСУ.

Казалось бы, была харизма

И кой-какой авторитет,

Но вирусы либерализма

Сгубили мой иммунитет.

Среди гнилых интеллигентов

Пропал фабричный паренёк,

Всего пятнадцать нас процентов,

Финал печальный не далёк.

Прости, народ, прости, Россия,

Что дал дрозда в годину бед,

Что победила рефлексия

И цэдээловский буфет!

Смерти героев

Последний гудок. (Похороны Брежнева)

Светлой памяти СССР посвящается

Не бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили,

И труп с разрывающим душу гудком

Мы в тело земли опустили.

Серели шинели, краснела звезда,

Синели кремлёвские ели.

Заводы, машины, суда, поезда

Гудели, гудели, гудели.

Молчала толпа, но хрустела едва

Земля, принимавшая тело.

Больная с похмелья моя голова

Гудела, гудела, гудела.

Каракуль папах и седин серебро…

Оратор сказал, утешая:

«Осталось, мол, верное политбюро —

Дружина его удалая».

Народ перенёс эту скорбную весть,

Печально и дружно балдея.

По слову апостола, не было здесь

Ни эллина, ни иудея.

Не знала планета подобной страны,

Где надо для жизни так мало,

Где все перед выпивкой были равны —

От грузчика до адмирала.

Вся новая общность – советский народ

Гудел от Москвы до окраин.

Гудели евреи, их близок исход

Домой, в государство Израиль.

Кавказ благодатный, весёлая пьянь:

Абхазы, армяне, грузины…

Гудел не от взрывов ракет «Алазань» —

Вином Алазанской долины.

Ещё наплевав на священный Коран,

Не зная законов Аллаха,

Широко шагающий Азербайджан

Гудел заодно с Карабахом.

Гудела Молдова. Не так уж давно

Он правил в ней долгие годы.

И здесь скоро кровь, а совсем не вино

Окрасит днестровские воды.

Но чувствовал каждый, что близок предел,