Смертельный лабиринт

«Ну любила, и что? Не могла разве? Не имела права? Красивый, молодой, талантливый!.. Ах, ну да, почему не созналась раньше? Да какое это вообще имеет значение? Может, эта история у нее в душе — кровавая рана! А я туда со своими копытами, тоже еще казак! Но тогда, значит, найденные ею письма анонимного автора частично оказались правдой? И это, вероятно, поняли Грязнов с Турецким, а я — нет? Господи, какой болван! Какой жуткий идиот… Взял и своими же руками все свое счастье, всю радость буквально швырнул коту под хвост…»

И Климов решил молчать, чего бы это ему ни стоило, молчать «как рыба об лед»!..

Грязнов, подозрительно поглядывая на следователя, прочитал акт опознания и распорядился немедленно передать его по факсу в Нижегородскую областную прокуратуру, для Турецкого, с пометкой «срочно». А для Климова, сидевшего напротив с сумрачным видом, выделил особое, «боевое» задание: ехать срочно к геям.

Дело в том, что оперативники Грязнова уже успели побывать в ночном клубе «Дирижабль», где обычно кучкуются столичные представители нетрадиционной ориентации. После короткой, но достаточно откровенной беседы их с владельцем этого клуба Валентином Иннокентьевичем Раструбовым оперативники выяснили, что Леонид Морозов неоднократно посещал этот клуб, а в последний раз здесь был за два дня до своей гибели. Там же оперативники изъяли записи видеокамер за последнюю неделю до Нового года, когда наплыв посетителей был особенно велик. При просмотре этих видеозаписей на одной из них обнаружили довольно четкое изображение выходящего из клуба вместе с каким-то парнем Леонида Морозова. Вот теперь следовало съездить в «Дирижабль» вместе с фотографиями, переснятыми с видеопленки, и узнать у самого владельца либо у кого-то из обслуживающего персонала, кто такой этот парень. Ну а затем, соответственно, отыскать и его. Может быть, он сумеет пролить свет на тайну гибели тележурналиста?

Оперативники же, выполнив свою часть работы, переключились теперь на такой же клуб «Юстин», что на северо-западе столицы, в районе Рублевского шоссе. Раструбов не отрицал возможности, что Морозов мог побывать и там. Единственное, что удалось им узнать от Валентина Иннокентьевича, — это то, что, по мнению Раструбова, Леонид Морозов вряд ли принадлежал к сообществу геев. Но это, понятное дело, разговор уже не на бегу, а должна быть обстоятельная беседа, закрепленная в протоколе с соблюдением всех юридических норм.

По долгу службы Климову приходилось не раз посещать всякого рода ночные заведения, но в столь специфическом он оказался впервые. Впрочем, здесь в нем говорил, скорее, определенный снобизм — не понимал он людей особой, что ли, ориентации, именно нетрадиционной, как ее называют культурные люди. Ну а «необразованный» народ, он отзывается гораздо проще и грубее, исходя прежде всего из способа любовных отношений этой категории людей. И точно такие же оценки и вертелись поначалу не столько на языке, сколько в голове Климова, весь взъерошенный казацкий вид которого говорил о его мужестве и явном превосходстве над слабым полом, к которому он заодно причислял и «голубых».

Но в клубе ему попадались на глаза обычные, то есть вполне нормальные, мужчины и, правда, не совсем обычные женщины — со слишком яркой и броской внешностью и обилием макияжа, с явными париками. Марине они определенно не понравились бы, подумал Климов, и душа у него заныла: опять вспомнилось собственное беспричинное упрямство….

— У вас, смотрю, и женщины бывают… — не спросил, а скорее констатировал он, пожимая руку Раструбову — невысокому, плотному мужчине с рыжим ежиком на голове и крупными веснушками на щеках, шее и сильных руках с завернутыми ослепительно белыми манжетами.

Тот снисходительно усмехнулся и ответил:

— Бывают… Есть многие, которые получают особый кайф, скажем так. Они появляются позже.

— Но я уже видел нескольких… в баре.

— А, ну да, конечно… Прошу присесть, слушаю вас. Я уже в курсе гибели господина Морозова. И то немногое, что знал о нем, высказал вашим коллегам. Есть дополнительные вопросы? Готов ответить и на них. Моя точка зрения по поводу ориентации покойного вам, вероятно, известна. Но полностью, со стопроцентной уверенностью, я утверждать ничего не берусь.

— Как по-вашему, Валентин Иннокентьевич, что он мог тут, у вас, делать? Искать кого-то? О чем-то расспрашивал? Вам не докладывали?