Смертельные враги

– Да, вырвать такое признание у трусливейшего Генриха III – это был отличный замысел... Но еще более я горжусь тем, что решился так долго хранить его... Однако теперь Филипп прознал о его существовании, и великий инквизитор прибыл сюда, грозя мне смертью!.. Мне – главе всех католиков! Сикст V пожал плечами:

– Умереть – что за важность!.. Но умереть, так и не осуществив свою мечту – не изгнав Филиппа из Италии? Италия, объединенная с севера до юга, Италия, целиком покоренная и подвластная папе – хозяину мира... Что делать? Послать этот пергамент Филиппу? Через кого-то, кто никогда не доберется до места?.. Может быть... Уничтожить его? Для Филиппа это стало бы страшным ударом... Я поклялся Эспинозе, что уничтожил его... Да... одно движение – и он станет добычей этого пламени!..

Папа наклонился и приблизил к огню раскрытый пергамент, на котором видна была большая печать... печать Генриха III – короля Франции.

Языки пламени уже лизали края пергамента.

Еще мгновение – и конец мечтам Филиппа Испанского.

Внезапно Сикст V отодвинул документ от огня и, качая головой, повторил:

– Что же делать?..

В этот момент чья-то рука грубо схватила пергамент.

Сикст V в ярости обернулся и обнаружил перед собой своего племянника, кардинала Монтальте. Секунду они смотрели друг другу в глаза.

– Ты!.. Ты!.. Как ты смеешь?! Да я сейчас!..

И папа протянул было руку к лежащему на столе молотку черного дерева, чтобы позвать слуг и отдать приказание...

Одним прыжком Монтальте очутился между ним и столом и холодно сказал:

– Ради вашей жизни, святой отец, не двигайтесь и никого не зовите!

– Как! – сказал, вставая во весь рост, Сикст V. – Ты осмелишься поднять руку на папу римского?

– Я пойду на все... если не получу от вас то, за чем пришел!

– Чего ты хочешь?

– Я хочу...

– Ну же, решайся! Тебя ведь толкает безрассудная храбрость!

– Я хочу... Я хочу помилования Фаусты.

Папа сделал удивленный жест, но вспомнил, что Фауста умерла, и улыбнулся:

– Помиловать Фаусту?

– Да, святой отец, – сказал Монтальте, склонившись в почтительном поклоне.

– Помиловать Фаусту? Пожалуйста!

Среди многочисленных бумаг, загромождавших стол, папа отыскал чистый лист, преспокойно набросал на нем несколько строк и подписал их недрогнувшей рукой.

Пока папа писал, Монтальте успел быстро пробежать пергамент, который он вырвал у Сикста.

– Вот помилование, – сказал Сикст V, – полное и безоговорочное. А теперь, когда ты получил то, чего хотел, верни мне тот пергамент и уходи... уходи... Тебя – сына моей любимой сестры – я тоже прощаю!

– Одно слово, святой отец, прежде чем я верну вам тот пергамент: раз вы подписали помилование, стало быть, вы считаете Фаусту мертвой... Так вот, дядюшка, вы заблуждаетесь: Фауста не умерла!

– Фауста жива?

– Да! Ибо я спас ее, я сам дал ей противоядие, которое вернуло ее к жизни.

На минуту Сикст V задумался, а потом сказал:

– Ну что ж, пусть! В конечном счете, что мне за дело до живой Фаусты? Отныне она бессильна против меня. Ее могущество в делах церкви умерло в тот миг, когда у нее родился ребенок... Но ты – на что надеешься ты, чего ждешь от нее? Неужто ты все еще лелеешь безумную мечту о любви к тебе? Трижды безумец! Знай же, несчастный: ты скорее разжалобишь самый твердый камень, нежели Фаусту!

И добавил сурово:

– На свете не существует двух Пардальянов!

Побледневший Монтальте закрыл глаза.

Он и впрямь не раз уже думал об этом безвестном Пардальяне, которого любила Фауста. И тогда он чувствовал, как им овладевает слепая, смертельная ненависть. И тогда яростные проклятья срывались с его уст, и мысли о мести и об убийстве неотступно преследовали его. Но сейчас он ответил бесцветным голосом:

– Я ни на что не надеюсь. Я ничего не хочу... только спасти Фаусту... Что же касается этого пергамента, – добавил он жестко, – я отдам его Фаусте, и она отправится в путь, чтобы передать его Филлипу Испанскому, которому он и принадлежит... А для большей безопасности я сам буду сопровождать принцессу.

Сикст V не мог сдержать свое раздражение. Осознание того, что со стороны это выглядит так, будто он уступает едва скрытым угрозам, было для него невыносимо. Презрев кинжал Монтальте, он совсем уже собрался позвать стражу, когда внезапно вспомнил, что в конце концов, после долгих колебаний сам спас этот пергамент от огня. Несколько минут назад он в нерешительности размышлял об этом документе, не зная толком, что предпринять. Монтальте, сам того не желая, невольно подсказал ему выход из положения... Почему бы и нет? Да и имеет ли значение, кто именно повезет пергамент – Фауста или ее сообщник, раз все равно он не дойдет до места? Итак, решение было принято. Он ответил:

– Возможно, ты прав. А поскольку я помиловал и тебя, и ее, то – ступай!

Четверть часа спустя Монтальте уже был у Эспинозы и говорил ему:

– Монсеньор, пергамент у меня.

В холодных глазах инквизитора вспыхнул огонек, тотчас же, впрочем, погасший, и испанец сказал по-прежнему спокойно:

– Давайте его сюда, сударь.