Смерть во благо

Вот тогда скука начала брать над нами верх.

О, мы боролись отчаянно. Мы изучали параллельные миры, исследовали бесконечное их число, даже проникли во времена, предшествующие формированию Первого атома (грустная картина, знаете ли, никакой музыки, только двадцать три элемента периодической таблицы). Ничего не помогало. Мы скучали.

Тогда мы начали создавать новые миры, исходя из логических предпосылок, магии, алхимии и, наконец, из всего, что только приходило на ум. Я, помнится, «построил» целую Галактику, богом в которой был утенок Дональд, и произошло это за пять миллиардов лет до рождения Уолта Диснея.

Бесполезно. Раньше или позже скука клала на лопатки каждого из нас.

Думаю, первым эту идею высказал Рилас Праннч, но обдумывали ее многие: общее самоубийство. Ах, что за милая мысль, какая приятная фантазия!

Я все еще помню, как мы, словно мыши в море, вошли в ближайшую звезду, готовые сгореть дотла. И ничего с нами не случилось, разве что мы узнали, как выглядит звезда изнутри.

Затем старик Кланненн Порвишт предложил отключить все органы чувств. Я хочу сказать, мы не могли просто закрыть глаза. Короче, и из этой затеи ничего не вышло.

Роббат Хаззар попытался изучить рай и ад, чтобы понять, а не примут ли нас в одно из этих заведений.

В итоге наш коллективный разум более не занимался проблемами существования и созидания, но сосредоточился на одном: как добиться общей смерти.

Мы испробовали практически все. Религию, философию, пытались растянуться до бесконечности, чтобы раствориться в пространстве, подставлялись под всевозможные излучения. Мы посещали планеты, где Смерть боготворят и ей поклоняются, мы наблюдали обряды, в ходе которых живое погибало, а мертвое оживало. Мы перерыли все библиотеки во всех галактиках. Мы искали ответ среди кварков и квазаров.

И после трех миллиардов лет бесплодных усилий пришли к неутешительному выводу: самоубийство, безусловно, желательно, но по-прежнему недостижимо.

Вывод этот лишь подхлестнул нас. Каждая теория, уравнение, молитва, заклинание, лемма, гипотеза изучались, анализировались, выворачивались наизнанку. Каждая вселенная, сосуществующая с нашей в разных временных плоскостях или частотных интервалах, досконально исследовалась в поисках требуемого решения, но оно так и не нашлось.

Мы вернулись к прежним нашим занятиям, но постоянно, хотя изучали что-то иное, помнили о нашем стремлении умереть. Я помню, как в конце концов мы начали играть со Временем, сворачивая и разворачивая его, как рулон материи. Естественно, происходило все это мысленно, но любой из нас знал цель этих размышлений: если бы мы нашли способ повернуть Время вспять и оказаться рядом с Ранкгфом Фхоуулом за несколько секунд до того, как он нашел способ освободить нас от тел, мы бы сумели отправить его к праотцам и, таким образом, сами обрели бы желанное забвение.

Не вышло. Время подавалось тут и там, где-то уступало нашему нажиму, однако нам пришлось признать, что мы не в силах заставить Время повернуть назад и вернуться в то судьбоносное мгновение.

И настал день, когда маленькая Плука Питзм, одна из моих любимых критц, исчезла. Поначалу мы не могли в это поверить, потом встревожились и, наконец, обрели надежду. Неужели ей удалось умереть? Как мы хотели в это поверить, и сколь велико было наше разочарование, когда мы нашли ее в вонючей вселенной Блишма (созданной главным образом из выдержанного мюнстерского сыра и отстоящей от нашей на три частотных уровня), где она, всем довольная, что-то мурлыкала себе под нос. Мне уже показалось, что Плука тронулась умом, но вскоре она заметила наше коллективное присутствие и заявила, что жить скучно, но особенно ей наскучила наша компания и у нее больше нет ни малейшего желания общаться с нами.

Естественно, мы не могли пойти против ее желаний. Хотя и одобрить решение Плуки мы не могли: чем больше членов нашего сообщества выбирали уединение, тем меньше оставалось тех, кто работал над проблемой всеобщей смерти.

Внезапно Пратч Пратч Пратч (ему очень нравилось его имя) сошел с ума. Бормотал что-то нечленораздельное, распевал похабные песенки, собранные с триллиона планет, ругался на всех известных языках, а его маниакальное хихиканье просто выводило из себя.

Какое-то время мы решали, лечить его или нет, и пришли к выводу, что лучше не вмешиваться: в безумии он, возможно, более счастлив, чем в здравом уме, в обнимку со скукой. Так вот, Пратч Пратч Пратч буянил и верещал тридцать семь миллионов лет, а потом безумие иссякло, и он снова стал самим собой. К тому времени мы уже начали осознавать, что безумие — желанный оазис в пустыне скуки.

Вот так мы живем и сейчас. Половина из нас порвала все отношения с нашим сообществом, каждый десятый безумен, к сожалению, временно.

Мы все еще ищем способ умереть, как вместе, так и поодиночке, но надежды наши тают. В конце концов в этом трагедия бессмертного: он по определению не может умереть.