Смерть великана Матица

Так Матиц выдержал последнее испытание, заслуживающее того, чтобы о нем вспомнить. Хотеец верил, что большой младенец будет спокойным и разумным, и тот и в самом деле был спокойным и разумным. К водке он больше не прикасался, зато за молоком охотился, как пьяница за рюмкой. Он неслышно пробирался в дома, и хозяйки частенько обнаруживали в молоке следы его табачной слюны. Вначале некоторые жаловались Хотейцу, но вскоре перестали, поскольку тот каждую поочередно выставлял со словами:

— Знаешь что, баба, если тебе жалко молока, хорошенько закрывай его!

К женщине Матиц никогда не притронулся, а торговку Катру избегал особенно старательно. Девушкам, любившим поболтать с великаном, пришлось долго уговаривать его, пока он вконец успокоился и стал беседовать с ними. Теперь они больше не дразнили его Катрой, а вместе с ним перебирали всех девушек и самую красивую называли его возлюбленной. Матиц ходил на нее смотреть, и, если девушка была неглупой, она дарила ему цветок. Когда она выходила замуж, Матиц не особенно огорчался: девушки тут же выбирали ему новую возлюбленную, и опять самую красивую. Со временем это настолько вошло в привычку, что в селе девушку, выраставшую в красавицу, не тратя лишних слов, называли «будущей возлюбленной Матица».

Итак, Матиц был спокоен и счастлив. Ходил из дома в дом, сидел на скалах и придорожных полянах, строгал свою палку и без устали болтал ногами, словно беспрестанно вдоль и поперек объезжал зеленую долину. Иногда он отправлялся к возлюбленной, и та давала ему цветок, а раз в неделю ходил на Доминов обрыв и перетаскивал тяжелые камни с отмели на дорогу, а потом сбрасывал их в омут.

Так прожил Хотейчев Матиц еще двадцать длинных лет до дня своей смерти.

III

Летнее утро уже разлилось по всей долине, когда Матиц проснулся на сеновале у Пленшкара. Спал он долго и спокойно. С удовольствием извлек из сена свое великанье тело и встал на ноги. Вышел на порог и потянулся, чтобы размять мускулы, которые — хотя и отдохнули — все еще ныли от таскания тяжелых камней. Хорошенько потянувшись, он развел руки, воскликнул: «Хо-ооо-ой!» — и выскочил на траву. Смахнул с носа попавшую каплю росы и полез под рубашку почесать спину, но, не дотянувшись рукой до того места, которое чесалось, подошел к яблоне, уперся пятками в землю и так сильно потер спину о шероховатый ствол яблони, что с дерева щедро посыпались на него капли росы. Это ему понравилось, он засмеялся и с благодарностью посмотрел вверх, на зеленые ветки. Моргая, некоторое время он глядел на них своими огромными влажными мутными глазами, потом еще почесался о ствол, и его опять осыпали капли обильной росы. Довольно усмехнувшись, вытер лицо и бросил взгляд на долину, чтобы определить время. Предрассветный туман рассеялся, небо было ясным. Крн пылал в лучах раннего солнца. Матиц снова довольно усмехнулся. Потом выпрямился и с поднятым пальцем строго повторил наказ Хотейца:

— «И каждое утро приводи себя в порядок! Понимаешь?» Понимаешь… — смиренно кивнул он и направился к реке. Пробрался сквозь густые заросли ольхи, забрел в воду. Остановился в нескольких шагах от берега и посмотрел на волнующуюся гладь воды. В ней он увидел неясное отражение своего лица, которое становилось то уже, то шире, словно слезы сменялись смехом, а смех слезами. Он улыбнулся, потому что никогда не плакал, наклонился и начал пригоршнями бросать воду себе в лицо. Хорошенько умывшись, он распрямился, поднял палец и сосредоточенно повторил свой вчерашний разговор с Темникарицей.

— «Завтра сходи к Лопутнику, пусть он тебя побреет», — строго произнес он слова Темникарицы. — К Лопутнику, пусть он тебя побреет, — повторил он, и чувство удовольствия охватило его при мысли о том, как приятно пощекочет его Лопутник твердой кисточкой для бритья. Но он тут же посерьезнел и строго продолжал:

— «И только потом пойдешь к Тилчке за подсолнухом». Потом к Тилчке за подсолнухом… — повторил он и в замешательстве посмотрел перед собой.

— «Есть будешь в Лазнах!»

— Есть в Лазнах…

— «А строгать на повороте к Лазнам!»

— На повороте к Лазнам…

Он с облегчением вздохнул, потому что представил свой будущий день, который был так же ясен, как небо над головой: там, наверху, ни облачка, здесь, внизу, — ни одной заботы до самого вечернего мрака, который от него еще за тридевять земель.

Матиц опять вытер мокрые усы и весело направился к противоположному берегу. Посреди реки он остановился, чтобы еще раз оглядеть долину, то есть издали взглянуть на мир. Это была давнишняя привычка, поскольку вода по его ощущению не являлась частью мира, который был твердым и неподвижным, вода была вне этого мира и далеко от него, так же, как небо; разница заключалась в том, что Матиц мог легко войти в воду, а в небо, где так беззаботно летали птицы, он подняться не мог. Поэтому он любил остановиться посреди реки, в текущей воде, и оттуда, издали, посмотреть на мир, на свою долину, которая напоминала великанью зеленую колыбель, прикрытую синим сводом прозрачного неба.