Смерть в рассрочку

Омелин без промедления наладил связь и уступил место у рации командиру.

«Полная готовность, — сообщил Кондратюк. — Приступаю к выполнению задания». Переданный его кодом ответ ошеломил майора. Ему приказывали прекратить операцию и отойти. Он понимал, что это окончательное решение, и все-таки еще раз повторил свое сообщение о полной готовности группы. И снова ему был передан категоричный приказ: «Операцию прекратить. Немедленно отойти». По тому, как исказилось лицо командира, Омелин понял, что произошло и горячо зашептал:

— Васильевич, давай сигнал. Ни один тут от нас не уйдет. Сколько готовились… Победителей не судят. Ударим, командир.

После повторного получения приказа эта мысль была первой и у Кондратюка: наплевать на приказ и провести операцию. Но он давно уже стал настоящим солдатом, и дисциплина взяла верх. Потом подумалось другое… Чем Ахмад Шах Масуд хуже этих сволочей, смело рискующих чужими жизнями в каких-то своих, не имеющих отношения к войне интересах? Не имеющих потому, что смерть Масуда несомненно ослабила бы силы вооруженной оппозиции. «Ладно, пусть живет», — додумал майор и усмехнулся, отлично понимая, что это не он решил сейчас судьбу наиболее талантливого военачальника оппозиции.

— Передай Марьясину и Верных, что операция отменяется, — распорядился он. — Уходим. Черных по пути уводит группу Дмитриевича.

Владимир передал приказ и свернул рацию.

— Уходим и мы, — сказал Кондратюк.

— Ну что за блядство такое, командир? — не выдержал Омелин. — Ни хрена не понимаю.

— Думаешь, я понимаю? — жестко усмехнулся майор.

Предыдущей ночью, разведуя пути отхода, люди из оставшейся на базе группы майора километрах в двух севернее стоянки в каменистых дебрях, где не было и метра горизонтальной поверхности, неожиданно наткнулись на хорошую вертолетную площадку. Под утро Кондратюк привел сюда людей и передал координаты подполковнику Жилину.

В ожидании вертолетов парни изредка лениво переговаривались. Но о непонятном, нелепом приказе, полученном в последнюю секунду перед началом операции, не было произнесено ни слова. Кондратюк отозвал в сторону Омелина и тихо сказал:

— Вот что, Володя. О том, что ты говорил после получения приказа, никому не болтай.

— Понял, командир, — так же тихо ответил Омелин. Когда они вернулись к остальным. Чернышев, отвечая на какой-то вопрос Марьясина, говорил:

— Я слышал, что детские дома военных лет были как колонии, только без вертухаев на вышках. Воспитатели избивали детей. Дети, собравшись кодлой, избивали воспитателей. И что там говорить о воровстве, если в наше время в детдомах голод заселяет воровать всех, кроме самых трусливых.

— Может, самых честных? — уточнил Михаил.

— А если ты честный, так не жри украденное другими. И вообще, там думать о честности все равно, что заботиться о сохранении цветов на минном поле.

Чернышев осекся, вспомнив об оставленных в долине минах, и виновато посмотрел на командира.

Лицо майора не выражало ничего, кроме равнодушия. Все заметили, что, вернувшись снизу, из долины, он словно надел маску какого-то отчужденного спокойствия.

— Кажется, летят, — прерывая наступившую неловкость, сказал Сергей Гамов. И действительно все услышали приближающийся шум винтов.

А вскоре из распадка между горных кряжей один за другим показались два МИ-8.

Час спустя Кондратюк появился в кабинете Жилина.

— Докладывать мне ты не обязан, да и не надо, — хмуро сказал подполковник. — Все сообщил ваш полномочный… полковник. Сослался на какие-то стратегические соображения командования. Думаю, он сам не в курсе дела. Не знаю, кто там в какие игры играет с Масудом. Но хочу узнать.

— А может не стоит, Семен Иванович, — сказал Кондратюк. — Возвращаю вам ваш же совет: лучше забыть.

— Молод ты еще мне советовать, — проворчал Жилин и спросил. — Как там твои?

— Огорчаются, что не пришлось пострелять, и радуются, что по ним не стреляли.

— Ладно, не заливай. Радуются. Как же! — хмыкнул подполковник. — Ты вон даже с лица спал. Не переживай, Игорь Васильевич. Тебе ни винить, ни корить себя не в чем.

— Знаете, какой-то писатель сказал о русском народе: «Он сам виновен в своих бедах, потому что терпел, а не боролся».

— Ты это брось! Слышишь, брось! — сердито прикрикнул Жилин. — Чтобы больше такого я от тебя не слышал, и другие тоже. Ишь, борец нашелся!

—25-

Через две недели Лепитр вручил Ермолину микропленку.

— Здесь если не все, то главное о связях вашего КГБ с нашей наркомафией, — сказал он.

— Спасибо, Луи. Большое спасибо, — искренне поблагодарил Анатолий Павлович.

— Мы встретились не так, как мне бы хотелось, — помолчав, заговорил Лепитр. — Но я рад, что встретились, и что я смог оказаться тебе полезным. И это несмотря на то, что я понимаю: ты и раньше мог, а теперь тем более можешь загубить мою карьеру и жизнь.

— Надеюсь, в эти «мог» и «можешь» ты не вкладываешь тот смысл, что я способен на это? — уточнил Ермолин.

— Позволь задать тебе вопрос, — вместо ответа сказал Луи.

— Ради бога.

— Ты не собираешься меня вербовать? Ведь сейчас я в твоих руках.