Смерть в Киеве

Бегать ему, однако, больше не пришлось, потому что из какой-то двери неожиданно вышла женщина, то ли чтобы в самом деле посмотреть на Иваницу, то ли просто по своим делам, или чтобы показать этому отчаявшемуся человеку, что тут есть живые люди (хотя откуда бы она могла узнать о том, что Иваница в отчаянии?). Но как бы там ни было, Иваница обрадовался этой женщине так, как еще никогда не радовался. Он бросился прямо к ней, не успел рассмотреть, стара ли она, молода ли, красива ли или не очень, заметил лишь, что женщина эта отличалась незаурядным здоровьем и свежестью; она тоже не могла, конечно, надлежащим образом оценить Иваницу, ибо разве же узнаешь все его достоинства в этом красном как вареный рак, запыхавшемся, с вытаращенными глазами человеке того киевского гуляку, который соблазнил не одну и не две. Ну, да меньше всего об этом надо говорить. Кто там знал об успехах Иваницы у женщин где-то в далеких теплых краях? Речь шла о другом. Для женщины Иваница был просто еще одним из тех, которые искупались сегодня в проруби, для него же эта женщина стала спасением.

- Где Кузьма? - крикнул Иваница. - Кузьма где?

- А там, - сказала женщина, показав на строение, стоявшее позади церкви и похожее на все остальные.

- Кузьма там? Там? - повторял, будто пьяный или как малое дитя, Иваница, и женщина посмотрела на него с улыбкой, сочувствуя и, видимо, подумав, что он малость рехнулся от непривычного и опасного купания. Потому что тут бывало, наверное, еще и не такое. Не все прибегали в город, кое-кого привозили на санях, а кое-кто и вовсе не вынырнул, спустившись под лед:

- Там, там все, - успокоила женщина Иваницу, и он помчался туда, на бегу удивляясь, откуда могла взяться женщина, и начисто упустив из виду многочисленных детей, стоявших там, на льду. Ведь раз есть дети, то должны быть и женщины. Хотя не верилось, чтобы женщины смирились с такими однообразными строениями, в которых могут жить лишь равнодушные мужские души. Женщина всегда жаждет собственного очага, и каждая стремится устроить свое гнездо по-своему, сделать его приметным. Мужчины же, которые по природе своей должны стремиться к величию, не обращая при этом внимания на мелочи, могли вполне довольствоваться необычным этим городом, вот почему Иваница, быть может впервые в своей жизни, подумал, что иногда присутствие женщины кажется неуместным, если не употребить более резкое выражение. Но эта женщина спасла его от неопределенности, он был благодарен ей, как всегда благодарен был женщинам, быть может начиная с момента самого своего рождения, когда благодарность выражал неосознанно, простым криком, объявлением о своем приходе на свет.

Он добежал наконец туда, куда ему было указано, ворвался в помещение, задохнулся от дыма и от густого, пропахшего мужским потом и давнишней грязью воздуха; в двух концах длинной, перепоясанной тремя настилами полатей для спанья хоромины топились печи - одна, возле самой двери, топилась словно сама по себе, никто не подбрасывал в нее дров, никто не смотрел на огонь, никто не находился поблизости, зато возле другой полукругом сидели на корточках несколько берладников, - кажется, все они сушились после ледяной купели, от всех исходил пар, смахивавший на дым.

Иваница подошел к берладникам. Кузьма сидел посредине, ближе всех к огню, прямо напротив печного отверстия, его рябое лицо лоснилось от пота, красные отблески пламени делали его еще более зловещим, чем там, на льду; в каждой оспинке собралась угрожающая чернота; Кузьма как раз смеялся над чем-то, и рот его, широко открытый, тоже полнился чернотой; каждый, взглянув на такого человека, невольно воскликнул бы: "Вот бандитская харя!" Иваница пробивался сквозь леса, переплывал через воду, преодолевал расстояния, мерз на морозах, испытывал позор, лишения, и все это лишь для того, чтобы очутиться рядом с этим злодеем, так, будто он был ему братом или товарищем по крови и по оружию.

Иваница смело толкнул плечом Кузьму, располагаясь между ним и невысоким узкоглазым человеком, который тоже, видно, купался, потому что сидел в одном лишь исподнем белье, еще и не просохшем как следует.

- Подвинься, - обратился Иваница к Кузьме.

- Садись, - равнодушно промолвил Кузьма, не сдвинувшись с места, так что Иваница протиснулся меж них благодаря тому, что потеснил малость от огня хитроглазого человечка.

- Мерю моего не тревожь, - вяло посоветовал Кузьма. - Он меня научил рыбу ловить. Я научил его копье бросать, а он меня - рыбу ловить. Теперь князь Иван пойдет на войну, я своего мерю пошлю, пускай он копье бросает, а я останусь рыбу ловить.

- Рыбу ловить, - повторил меря, хитро прищуривая глаз и, видимо, хорошо зная, что ежели и останется кто-нибудь ловить рыбу, то будет это не Кузьма, а он; Кузьме же на роду написано метать копье и ждать, пока кто-нибудь пронзит копьем его самого.

- А ты как? - спросил без всякого любопытства Кузьма Иваницу. Прибежал откуда?

- Ниоткуда, - сказал Иваница.