Смерть в Киеве

Князь Изяслав также не спал этой ночью, хотя и по другой причине. Не по причине усталости от исполнения высоких обязанностей и не от угрызения совести за поступки неправедные, которые он совершил в своей жизни и еще не раз совершит, - князь не мог уснуть от злости на самого себя за то, что снова, в который уж раз, не сумел воспротивиться своим наглым боярам, не проявил силы, поддался, уступил. В былые времена князь, возвращаясь в Киев из похода, выражал удовлетворение или недовольство тем, что видел в городе, судил, отдавал повеления. Теперь подсказывают ему, словно он слепой и глупый. А может, так издавна заведено? С той лишь разницей, что от князей остались имена, а от тех, кто подсказывал, - ничего, те появляются и исчезают бесследно, а твою жизнь вон как опаскуживают.

Изяслава охватила холодная ненависть к таким вот безымянным для истории, одинаковым в своей серости, как его четыре Николы; в бессильной ярости думал хоть чем-нибудь досадить им и до утра решал, как бы поступить с Ростиславом, чтобы не раздражить киевских крикунов и в то же время учинить по-своему.

Позвал тысяцкого и велел разбить свой княжеский, белый с золотом, известный повсеместно, шатер на днепровском острове, что напротив монастыря святого Михаила в Выдубичах. Тысяцкий послушно кивнул, хотел, правда, что-то сказать, но князь не разрешил ему.

- Хочешь напомнить, что там кто-то ставил баню для Долгорукого? Знаю уже все. Потому-то и хочу, чтобы там стоял мой шатер. Дружину же поставишь так...

Он долго, в подробностях, которые могут родиться лишь в озлоблении, указывал тысяцкому, где расположить лучников, где поставить конные дружины, где оставить проход для суздальцев, как закрыть этот проход, как ударить по ним отовсюду в нужный момент.

Затем послал на Красный двор воеводу с тремя дружинниками, чтобы передали Ростиславу: прибыл великий князь Изяслав и ждет его сегодня в полдень на острове в Выдубичах, то есть напротив Красного двора, недалеко, стало быть, и ехать.

В ту ночь сделано было еще много других приготовлений, и с самого утра сгоняли киевлян к берегу Днепра, словно бы для большого развлечения или ради того, чтобы они сподобились там княжеской ласки и милости, на самом же деле сгоняли, чтобы сделать их соучастниками задуманного боярами и Изяславом, соучастниками, а следовательно, и виновниками всего этого.

А Ростислав? Знал ли он, догадывался ли, был ли кем-либо предупрежден, шепнул ли ему кто-нибудь на ухо предостережение? Сказано уже, что надменностью своей он отгородился даже от тех, кто хотел бы прийти к нему с открытым сердцем. Гордыня лишила его возможности слушать, ибо уверен был, что княжение - это голос, уши же должны означать послушание, покорность. Потому-то любую весть воспринимал свысока, а неблагоприятную и вовсе отбрасывал от себя.

Когда прибыли посланцы Изяслава и передали ему приглашение великого князя, Ростислав, ослепленный своим высокомерием, и тут не заподозрил никакого коварства, к тому же был уверен в своей силе, поскольку Изяслав звал его не одного, а с дружиной.

Разленившиеся, отупевшие от спанья и безделья суздальцы радостно принялись готовиться в гости: почистили коней и сбрую, наладили оружие, украсились щитами, на которых был изображен суздальский лев, готовый к прыжку, и вот так выехали на берег Днепра с князем и воеводой впереди, с высоким стягом, на котором тоже стоял готовый к прыжку лев; небольшая дружина, но вся словно бы из железа, туго сколоченная, будто железный орех, который не разгрызешь и не расколешь, а только сломаешь зубы.

Суздальцев с надлежащим почтением встречали немногочисленные дружинники Изяслава, расставленные там и сям, можно бы даже сказать, беспорядочно на первый взгляд; но в этом беспорядке пытливый и опытный глаз угадал бы некоторое коварство, быть может и смертельное, но только не было опытного глаза в дружине Ростислава, потому что войско прежде всего смотрит глазами своего князя, а князь ехал ослепленный гордыней, своим высокородством; он красовался во всей своей пышности, которую дало ему происхождение и богатство, добытое для него отцом в многолетних трудах. Окружен он был своей верной дружиной, но был одинок, потому что не было рядом с ним ни одного человека, не было ни одной умной головы, не было уст дружески откровенных, которые могли бы сказать ему: "Что есть разум? Отступление от зла".

На острове видно было два шатра. Один шатер Изяслава, всем известный белый шатер с золотыми полами, подарок венгерского короля; над шатром развевался стяг Изяслава: архангел Михаил с мечом, княжеский знак, взятый Изяславом от Ярослава Мудрого. Над другим шатром, который был поменьше шатра Изяслава, но точно таким же нарядным, судя по всему княжеским тоже, стяга не было, и Ростислав сразу же понял, что это шатер для него, и уже видел над ним свой стяг: лев, изготовившийся к прыжку, добродушный, но могучий.