Смерть в гриме

Почти повисла на подножке, народу много. У нее как бы двустороннее лицо, то есть разное. С левой — молодое, с горящим большим глазом, такое юное, нетронутое. Она и старалась, я заметил, им поворачиваться. А справа — обыкновенной сорокалетней женщины. Посмотрела испуганно. Опять толкнули. Полная, коренастая, даже бесформенная. Как будто это все на ней просто кое-как наверчено, чтобы выйти. Старик пробирался за спиной, и я огрызнулся. Я подвинулся к ней поближе, она поднялась на ступеньку, чтобы, может быть, пройти в салон, и мы почти прижались друг к другу. Едет к кому-то, торопилась, подумал я, ревнуя. "Вы сейчас выходите?" — "Нет," — ответила тихо. — "А когда?" — "Мне дальше." — "Может, поменяться местами?" — "Да, только тесно очень, но я пропущу." От нее исходил тяжелый, густой, мне показалось, что коричневого цвета, дух. Я чувствовал, во мне тоже поднимается и истекает, переливаясь (как радуга). "Ну вы выходите, выходят там?" — нас окликнули. Почему не могут оставить в покое. "Да, да, выходим, наверное." — "Нужно не наверное, а точно." Смотрят все. Теперь из обоих истекало, переливаясь (друг в друга). Она совершенно изнемогла. "Может быть, Вам передать на билет?" — "Спасибо, у меня проездной," — прошептала. "А что тогда для Вас сделать?" Покачала головой. Это были более сильные ощущения, чем когда в прошлый раз. Под их взглядами. Так как мы с ней уже все испытали друг с другом, то выходить вместе уже не имело смысла.

5

Но у Валентина с сестрой недолго была опять любовь. Первое сентиментальное настроение после смерти Толика быстро прошло. Валентин вернулся к жене, которая никому в семье не нравилась. Он и раньше от нее то уходил, то возвращался. Но теперь ее сын стал взрослым, переселился из дома. Отношения наладились, потому что и он, и она стали слишком старыми для прежних конфликтов. Вышел в отставку, чаще видался с сестрой, наезжая, когда умерла мать. Делили имущество. Сестра упрекала.

— Ты же не понимаешь, как это все было, — показывала она простыней, которую собиралась резать надвое, — когда мы вот, вот с ним таскали ее в туалет, а она садилась из рук, — показывала она на сына.

— Я не знал.

— Конечно, не знал, если ты два раза в год звонил. Или приедешь, повертишься и только тебя и видели.

— Я присылал деньги.

— Да твои деньги. Это деньги, что ты посылал?

— Я не знал, что вы ее перевезли. Это вы, вы ее уморили тем, что перевезли сюда из привычной обстановки.

— Так какое же ты тогда имеешь на это все право?

* * *

Это была его третья жена. Первая, Майя, общая любимица, умерла от вторых родов вместе с ребенком. С тонкими бровями, которые выщипывала щипчиками. Мама рассказывала, как присаживалась перед ней у зеркала, тогда еще девочка, и спрашивала: "А зачем ты это делаешь?" — "Чтобы были еще тоньше," — отвечала Майя. Молоденький лейтенант Валентин бегал по больнице с пистолетом и искал врача, а он прятался у сестер. Та самая бабка тогда приехала, они шли с Толиком из детского сада, в окно выглянула знакомая девочка и крикнула: "Толик, знаешь, что твоя мама умерла?" — "А не говори глупости," — отмахнулся рукой Толик. Потом сводила его на кладбище, ничего, копается, цветы сажает, верно, знал уже, рассказывала мне бабка.

На второй женился, поддавшись на уговоры матери. И оказалось тоже очень удачно. Но сначала некрасивая, пухлая и очень добрая Тамара долго ходила к ним в дом, готовила для обоих, с Толиком гуляла, прежде чем Валентин наконец решился. Ее я уже застал, но помню ее только с уже забинтованными, ставшими еще толще, ногами, как она все время их трогала, сидя и к ним нагибаясь, бинты. Она любила рассказывать, как Толик впервые назвал ее мамой. Его перед этим долго все уговаривали. Раз они лежали на диване, а Толик сначала долго мычал: «Ммм» да «ммма» — что такое. Хотя я уже знала, в чем дело. Жду, что дальше будет, рассказывала Тамара. Валентина отправили на два года служить в Алжир, и семья с ним. Привезли оттуда машину «Волгу», нейлоновые рубашки, а у Тамары по ногам пошли нарывы, от которых врачи не знали верного средства.

Его третий брак с женщиной, у которой взрослый сын, был несчастливым. От всего этого Валентин становился только злее и раздражи

и почему-то скупее.

6

(Лекух описал, но у него длинно, многословно,

почему-то в сказовой манере, разве что сюжет хорош,

похоже на действительно случившееся,

соблазнил меня по-своему передать.)