Смерть танцует танго

Спустя две недели Владимира из реанимации перевезли в одноместную палату. Каждое утро к нему заходили врачи. Часть из них говорили на русском языке, но в основном, очевидно, на турецком. Они осматривали послеоперационные швы, что-то записывали в журнал и давали медсестре какие-то указания. А уходя, кивали ему головой, очевидно, прощались. Но судя по сочувствующему выражению их лиц, Владимир понимал, что дела у него обстоят отвратительно и ходить на своих ногах он уже вряд ли когда сможет. Он их совсем не чувствовал. Так прошёл месяц. Ежедневно дежурившие медсестры на несколько минут переворачивали его набок. Через некоторое время Владимир делал это сам с помощью рук. Неоднократно прокручивая в голове разговор с медсестрой по имени Анита, он сделал вывод, что кто-то спас ему жизнь. Но кому это понадобилось, и почему его переправили именно в Турцию, для него оставалось непонятным. И лишь единственный вопрос, который заставлял серьёзно задуматься, преследовал Владимира постоянно: «А если это плен? Сейчас немного подлечат и начнут тянуть информацию». Сразу припомнился висевший на стене турецкий флаг. «Значит, это будут турецкие спецслужбы», — думал Владимир. Стоп! Эта женщина.… Ну, эта, которая постоянно заходит к нему в палату, смотрит и молчит. Как бы приглядывается, прощупывает. Она наверняка одна из них. По крайней мере, на врача она совсем не похожа. После этих раздумий Владимир принял решение держать язык за зубами и ни с кем, ни о чём не разговаривать.

А врачи усердно занимались лечением Владимира. Заканчивались одни уколы, и на следующий день назначали другие, затем таблетки и разные процедуры. Два раза в неделю возили в расслабляющий душ. Однако положительных результатов это не принесло. В одну из ночей, когда в больнице наступила тишина, и все спали, Владимир вспоминал о доме: о том, как в самый последний день перед отъездом сообщил жене, что уезжает в очередную командировку, как успокаивал её, плачущую, обещая, что ничего с ним не случится. И эти режущие по сердцу слова дочери: «Папа, ты только береги себя, я буду тебя ждать». Владимир, стиснув зубы, заплакал. Он уснул почти под утро. Ему приснилась холодная ночь, моросящий дождь вперемешку со снегом и его бойцы. Они стояли перед ним в строю и, поёживаясь от холода, смотрели прямо в его глаза.

— Так вот получилось, ребята, — в сонном бреду заговорил Владимир. — Кому же, как не мне, помнить о вас… и маяться. Вы уж меня, братки, простите, что не могу я к вам подойти и обнять вас. Ноги… не ходят проклятые. — Владимир в полудрёме приподнял голову с подушки, словно вглядываясь сквозь темноту:

— Славка. Ты, что ль? А я грешным делом подумал, что ты убит. А где же Николай? Что-то я не вижу его среди вас. — Владимир вытянул руку, будто что-то хотел нащупать перед собой. — Я сейчас, только включу свет. Свет! Включите кто-нибудь свет!

Владимир проснулся от собственного крика и, не успев толком открыть глаза, почувствовал, как чья-то теплая ладонь прижалась к его лбу. При тусклом свете дежурной лампы он увидел силуэт женщины. Она вытерла салфеткой вспотевший лоб Владимира и бережно поправила сбившуюся подушку. Владимир узнал её.

— Тебе, наверное, приснился страшный сон? — тихо спросила она у Владимира. — Так бывает. Мне тоже иногда снятся плохие сны. Всё будет хорошо.

Владимир ничего не ответил.

— Завтра сделаем рентген, — несмотря на его молчание, продолжила она. — Если снимки подтвердят, что операция прошла успешно, проведём мануальную терапию. Вы же хотите встать на ноги?

Услышав эту фразу, Владимир обратил на неё взор.

— Вы… серьёзно? — спросил он.

Она улыбнулась:

— Конечно. Но для этого вам придётся ещё раз в этой жизни научиться ходить, заново. Если вас устраивает такой вариант, тогда нам просто необходимо подружиться. Меня зовут Агидель Хафизовна. Я главный врач этого госпиталя. Спокойной ночи.

Она ушла, а он ещё несколько раз вспоминал каждое её слово. Поняв, что подозрения о её причастности к спецслужбам были ошибочными, Владимир тут же заснул. Ему снился его тихий дворик. Соседки-старушки сидели на скамейке у подъезда, дворник Сан Саныч подметал асфальтированную дорожку, что вела к их дому, и мама… Она стояла к нему спиной и развешивала стираное бельё на верёвку. Эту верёвку когда-то от одной берёзки до другой натянул сам Владимир. Подойдя ближе, он заметил среди стираных вещей свою первую школьную форму, которую они вместе с мамой покупали на школьном базаре. Тогда, меряя пахнувший швейной фабрикой новенький костюмчик, он видел счастливые мамины глаза. Приглаживая руками его худенькие плечи, она приговаривала: «Надо же, в самый раз». И вот, подняв с земли пустой тазик, мама, прихрамывая, пошла к дому. Обогнав её, Владимир встал прямо на тропинке, но она прошла сквозь него. От обиды он закрыл лицо обеими ладонями и громко закричал: «Мама, это же я!»

Глава 17

В дубовую дверь комнаты, увешанной персидскими коврами и картинами великих художников прошлых веков, негромко постучали.