Смерть сердца

Было слышно, как в холле Сент-Квентин прощается с Анной. Томас схватил «Ивнинг Стандард» и сделал вид, что читает. Порция прижала ладони к глазами, быстро вскочила и принялась разбирать книги на стоявшем в другом конце комнаты столике, чтобы держаться ко всем спиной. Столик был завален книгами, которые больше было некуда деть: Анне хотелось, чтобы комната выглядела уютно и по-домашнему, Томас же просто устроил здесь беспорядок безо всякой системы. Сент-Квентин с прощальными словами хлопнул входной дверью, и Анна, улыбаясь, вошла в кабинет. Казалось, будто Томас сначала досчитал до трех и только потом взглянул на нее поверх «Ивнинг Стандард».

– Ну вот, дорогой, – сказала Анна, – бедняжка Сент-Квентин ушел.

– Надеюсь, ты не выставила его за дверь?

– О нет, – рассеянно ответила Анна, – он, как обычно, вскочил и умчался. – Увидев на полу стакан Томаса, она спросила: – Решили с Порцией выпить?

– Нет, это мой.

– Ну почему же нельзя поставить стакан на стол? – Она прибавила, погромче: – Порция, прости, что напоминаю, но не пора ли тебе садиться за уроки? Тебе что-нибудь задали? Тогда вечером сможем все вместе сходить в кино.

– Мне нужно написать сочинение.

– Дорогая, у тебя как будто нос заложен. Ты не простудилась ли сегодня?

Порция развернулась, взглянула на Анну – и та осеклась, хотя явно собиралась сказать что-то еще. Сжав губы, вцепившись в ремень, Порция – с горестной решимостью – прошла мимо Анны и вышла за дверь. Анна подошла к двери, убедилась, что она закрыта, и воскликнула:

– Томас, ты довел ее до слез!

– Неужели? Кажется, она тоскует по матери.

– Боже правый! – поразилась Анна. – Но с чего вдруг? Отчего она сейчас-то взялась по ней тосковать?

– Ты сама говоришь, что я ничего не смыслю в чувствах других людей – откуда же мне знать, что у них эти чувства вызовет?

– Наверное, ты чем-нибудь ее расстроил.

Томас, пристально глядя на Анну, сказал:

– Раз уж на то пошло, это ты меня расстраиваешь.

– Нет, послушай, – сказала Анна, взяв его за руку, но держа ее на некотором от себя расстоянии. – Она что, действительно тоскует по Ирэн? Ужасно, если это правда. Все равно как если бы в доме завелся тяжелобольной. Но, конечно, тогда мне ее очень жаль. Как бы так еще сделать, чтобы она мне больше нравилась.

– Или даже полюбить ее.

– Мой дорогой Томас, никого нельзя полюбить нарочно. И кроме того, неужели ты вправду хочешь, чтобы я ее полюбила? Чтобы жила ей одной, дожидалась ее возвращения? Нет, тебе всего-навсего хочется, чтобы я делала вид, будто люблю ее. Но я совсем не умею делать вид – я гадко обошлась с ней за чаем. На то, правда, были свои причины.

– Вовсе не обязательно лишний раз мне напоминать, как ты всем этим недовольна.

– Ладно, в конце концов, она в каком-то смысле – часть тебя, а я ведь за тобой замужем. Кого ни возьми – у всех в семье что-нибудь да не так. Так что, ради бога, не надувайся.

– Ты сказала, что мы идем в кино? Я не ослышался?

– Нет, не ослышался.

– Но почему, Анна, почему? Нам уже которую неделю не сидится на месте.

Анна, рассеянно трогая жемчуг на шее, ответила:

– Нельзя же сидеть и ничего не делать.

– Не вижу в этом ничего плохого.

– Мы не можем втроем сидеть и ничего не делать. Меня это убивает. Тебе этого, кажется, не понять.

– Но она же ложится спать в десять.

– Не ровно в десять, ты же сам знаешь. Терпеть не могу, когда за мной наблюдают. А она за нами – наблюдает.

– С чего бы ей за нами наблюдать?

– Я, кажется, знаю с чего. В общем, с ней мы не можем остаться вдвоем.

– Сегодня – сможем, – сказал Томас. – Точнее, после десяти.

Пытаясь успокоить ее, он снова протянул руку, но она – сплошной сгусток нервов – увернулась. Уселась подальше от камина: плотно облегающее фигуру черное платье, руки скрещены, вся в напряженных мыслях. Пока тянулись минуты тишины, Томас задумчиво ее разглядывал. Затем встал, схватил ее за локоть и сердито поцеловал.

– Мне никак не удается побыть с тобой, – сказал он.

– Сам видишь, как мы живем.

– Мы живем совершенно безнадежно.

Анна сказала, уже гораздо мягче:

– Милый, ну не нервничай ты. У меня был такой тяжелый день.

Он отошел, огляделся в поисках стакана. Негромко сказал, будто цитируя:

– Мы ничтожны во всем, кроме наших страстей.

– Где ты такое вычитал?

– Нигде, я однажды ночью проснулся от того, что это произнес.

– Какой же ты ночью был напыщенный. Хорошо, что я спала.

3