Смерть раньше смерти

Смысл ее слов не сразу дошел до Яуберта. Увидев его недоуменный взгляд, доктор Нортир объяснила, что она имеет в виду. Первая конфетка вкусная, сладкая, сочная. Но потом, когда сладкого оказывается слишком много, наступает пресыщение.

— Да, — кивнул он, удивленный, что она так хорошо его поняла.

— То, что вы испытали, называется сенсорной перегрузкой. Скажите спасибо, что слушали не Вагнера.

— Фамилия Вагнер мне смутно знакома, — заметил Яуберт. — По какому делу он проходил?

Оказывается, он не разучился острить! Как легко оказалось признаться в собственном невежестве и как радостно признавать ее первенство.

Ханна улыбнулась, и Яуберт возликовал. От него не укрылось, что она весь вечер думает о чем–то своем. То и дело она морщила лоб, хмурилась. В ней чувствовалась некая отстраненность — она как будто отдавала отчет в каждом переживании и в каждой реакции окружающих на нее саму. Наверное, подумал он, такова цена, которую она платит за знания, накопленные в голове. Каждая мысль соотносится с абзацем из учебника.

— Я дам вам послушать диск с записью «Цирюльника». Когда привыкнете к музыке, сумеете лучше ее понять.

— У меня нет проигрывателя.

Когда–то давно Лара купила музыкальный центр — дешевый. Какой еще они могли себе позволить на скромное полицейское жалованье? На нем неплохо звучали песни любимых групп Лары «АББА» и BZN. Иногда она включала звук на полную мощность, так что лопались барабанные перепонки, и танцевала в темноте, одна, а он сидел в кресле, любовался ею и знал: когда она закончит…

Его немного беспокоили соседи. Что, если они начнут проявлять недовольство? В то же время он не мог дождаться, когда ее энергия, получившая музыкальную подпитку, вольется в него. Потом, уже после ее смерти, Яуберт часто вспоминал те минуты, когда она, наполненная музыкой, вела его в спальню. Была ли она тогда с ним или представляла на его месте другого, идеального партнера? А может, муж был всего лишь орудием, помогавшим ей достичь цели? Она встряхивала головой; в черных волосах мелькали рыжие проблески. Яуберт вспоминал: глаза жены закрыты, на груди блестят капельки испарины, бедра двигаются быстро, ритмично. Она начинает постанывать, приближаясь к пику наслаждения. Ритмичнее, быстрее, быстрее… И вот она уже задыхается от счастья, и вот ей уже хорошо, она не ведает о том, что он любуется ею, задыхаясь от любви и благодарности за такое счастье, стараясь сохранить в памяти каждый миллиметр ее невероятно гибкого тела.

Ханна Нортир что–то сказала; он встрепенулся и покраснел. Оказывается, он настолько погрузился в собственные мысли, что не заметил, как приоткрыл рот.

Она поняла, что он ее не слушал.

— Я запишу. У вас есть магнитофон?

— Да.

— И телевизор. — Она считала наличие телевизора само собой разумеющимся.

— Нет, телевизора как раз нет. — Яуберт не собирался рассказывать, что подарил телевизор уборщице, потому что просиживал перед ним ночь за ночью, как зомби, смотрел одну американскую комедию за другой, перебегал с канала на канал, раздражаясь от назойливого, искусственного смеха за кадром. И все глупые истории всех глупых сериалов с собственной идиотской моралью словно пересказывали его собственную глупую, никчемную жизнь.

— Значит, вы не видели себя по телевизору в пятницу вечером?

— Нет.

Ему не хотелось, чтобы их свидание превращалось в сеанс психотерапии. Он сидит в ресторане с красивой женщиной. Как не похоже на вчерашний вечер! Очень не хочется уходить. Наверное, посторонние считают их парочкой.

— СМИ очень стараются отрабатывать свои денежки, — сказала она, и он понял, что ей тоже хочется избежать разговоров на профессиональные темы.

— Да. Как будто никаких других новостей просто не существует.

— Вы читали вчерашний «Бюргер»?

Яуберту показалось, что Ханна Нортир расстроилась. Ну что он за дурак. Нет у него ни музыкального центра, ни телевизора.

— Да, вчерашний читал.

— Думаете, убийца и грабитель — один и тот же человек?

Он глубоко вздохнул. Неуверенность в себе призывала закрыться, ответить сухо и коротко. Он боялся, что не сумеет обосновать свой ответ, боялся, что в очередной раз выставит себя дураком перед этой миниатюрной красивой женщиной.

— Сомневаюсь, — сказал Яуберт и заговорил — медленно, осторожно подбирая слова. Он рассказал ей обо всех трех убийствах, об их версиях, которые рассыпались на глазах, о единственном подозреваемом, которого пришлось отпустить. Понемногу он оживлялся. Поделился своими соображениями о логике поведения преступников, вспомнил кое–какие прошлые дела. По мере того как он говорил, крепла его уверенность в себе. Не все еще потеряно. Он по–прежнему достоин своего призвания. У него по–прежнему есть право существовать.

Ханна Нортир задавала вопросы умело, деликатно. Яуберт отвечал, объяснял, не сводя взгляда с ее лица. Какой у нее нежный овал лица, какая нежная, белая кожа! Глаза… Брови, то и дело сходящиеся над переносицей, мягкая линия подбородка. Она — само совершенство!