Смерть раньше смерти

Яуберт подошел вплотную к двери; нет, надрывался сержант, нет, капитан, не надо! По инструкции он обязан был зайти сбоку, прислониться спиной к стене; но Яуберт действовал не по инструкции. У него все внутри выгорело, почернело, покрылось слоем сажи. Он крикнул: я не вооружен; вот, смотри, я вхожу и кладу табельный пистолет на крыльцо. Открываю дверь, вхожу. Крики сержанта: нет, капитан! Что вы делаете, господи? Он совсем спятил!

Яуберт закрыл за собой дверь. В доме гулял ветер. Он слышал завывания.

— Вы что, спятили? — В него целится ствол «магнума»; мужчина, стоящий в коридоре, практически безумен, охвачен ужасом. — Я вас сейчас всех перестреляю!

Яуберт не двигался и смотрел на мужчину; он не мигая смотрел мужчине в глаза и ждал, когда пуля пробьет мозг и упадет занавес.

— Ты псих, уходи! — Изо рта у мужчины текла слюна; глаза были похожи на глаза загнанного зверя. Рука, сжимающая большой револьвер, тряслась.

Яуберт не шевелился. Стоял на месте и равнодушно смотрел в одну точку.

— Где она? — спросил он ровно.

— На кухне. Шлюха! Она сдохла, шлюха. Я убил ее. Сегодня я вас всех поубиваю! — Револьвер снова нацелен на него; мужчина шумно дышит, грудь у него колышется, его трясет.

— За что?

Он услышал сдавленный всхлип — в нем смешались боль и отвращение; ствол «магнума» опустился на несколько миллиметров; мужчина закрыл глаза, открыл.

— Убью…

Ветер, дождь бьет в стекло, стучит по железной крыше; в окнах отражаются огни, тени от колышущихся веток. Убийца привалился к стене, но револьвер не выпустил; снова всхлипнул, еще и еще, зарыдал; осел на пол; ноги подогнулись, глаза ничего не видят; застыл на полу бесформенной кучей, свернулся в клубок, обняв руками колени; крепко держит револьвер и воет, как ветер, которому так же тоскливо, как и его душе.

Дыхание уже не такое учащенное.

— Что я мог поделать?

Рыдания.

— Что я мог поделать? Она сказала, что не желает меня больше видеть! Что я мог поделать?

Плечи трясутся; все тело сотрясается.

— Она моя! — Как ребенок. Голос тонкий, жалобный.

Молчание, которое тянется бесконечно долго.

— Она сказала ему: «Ты знаешь, что я твоя». А я стоял за стеной — она не знала, — я стоял там и слышал, как она говорит: «Я вся твоя». — Последние слова снова перешли в рыдания; голос стал выше на октаву, слова неразборчивые. — «Сделай мне как вчера ночью», — сказала она. Я ударил ее, и она побежала. Сначала в ванную… — Убийца поднял голову; взгляд умоляющий. — Я даже не знаю, с кем она разговаривала!

Ответа не последовало.

— Что мне теперь делать?

В коридоре: он стоит, мужчина полулежит–полусидит, привалившись к стене; револьвер болтается на уровне колен; кто–то снаружи зовет: капитан, капитан… Снова тишина, только ветер, дождь и рыдания. Они стали тише, ровнее. Убийца не сводит взгляда с револьвера.

Вдруг — осознал возможность выхода, утешения; обдумывает, прикидывает, примеряется.

Решение созревает медленно.

— Выйдите отсюда, пожалуйста.

Да, он выйдет. Ему самому знакомо подобное желание, подобное решение. Он знает, что такое мрак. Яуберт разворачивается кругом, к двери; открывает. Снаружи крики: капитан, господи, вы живы? Что он там делает, подонок? Из–за двери слышится выстрел; он не двигался, стоял на месте, опустив голову. Наконец они сообразили, ринулись мимо него в дом.

«Приговор условный».

Яуберт в упор посмотрел на Ханну Нортир. Она хотела о чем–то спросить. Она хотела знать. Она хотела пустить душу Матта Яуберта в плавание в неизвестном море, очертить побережье Берега Мертвых, описать приметы, дать им имена. Спрашивайте, док, спрашивайте. Я расскажу, насколько близок я был к самоубийству в ту ночь, когда вернулся домой. Мне хотелось вышибить себе мозги из табельного пистолета, чтобы их разнесло по всему полу. Я видел и чувствовал облегчение моего товарища по несчастью из Пэроу. Я был близок к тому. Я сжимал в руке табельный пистолет, палец лежал на спусковом крючке. Я был уже на пути к Ларе.

В дверь постучали, и к нему в дом ворвался Вилли Тил. Матт, господи боже, что ты делаешь! Тонкая рука легла ему на плечи. Они стояли на крыльце, он положил голову Тилу на грудь, опустив пистолет. Мгновение прошло, порыв прошел.

Спрашивайте, док.

Ханна Нортир, не глядя на него, что–то быстро писала в проклятом личном деле. Яуберту хотелось выхватить папку и прочесть, что она пишет. Посмотрим, что на уме у нашего умного доктора.

— А рапорт на вас? — Она снова заговорила тихо, как в предыдущие разы, веселость куда–то исчезла, растворилась в черной туче, которая была Маттом Яубертом, единственной на свете умной черной туче, которая отбрасывает тень на все, к чему приближается, которая закрывает собой солнце, подавляет смех.