Смерть приятелям, или Запоздалая расплата

По чести говоря, Бесфамильному теперь надо было срочно отправиться в Москву — дело жизни и смерти. Правда, не его лично, но… Это-то «но» и не давало покоя. Очередной срок внёс определённые поправки в план. Сбежать просто так не удавалось, и для совершения побега необходим был беспринципный уголовник, которому убить человека — что стакан воды на пол вылить. Иван обрадовался, когда в первый же день пребывания в тюремном лазарете объявился молодой, но уже состоявшийся убийца Веремеев. Длинный арестант счёл это за хорошее знамение, пусть не божье, а дьявольское.

— Почему я должен верить вам, а не тому суровому господину, что потирает руки вон там, у входа?

Иван обернулся и щёлкнул в воздухе пальцами.

Больной, если он был на самом деле больным, вскочил на ноги и подбежал почти на полусогнутых ногах к ним. Малый был чуть ли не в сажень ростом, с покатыми плечами, бегающими глазками на круглом лице. Руки, больше похожие на лопаты, он спрятал за спиною.

— Ась? — произнёс он.

— Чайку сваргань нам.

Малый улыбнулся и скрылся с глаз.

Не успел Павел что-то сообразить, как последний вернулся с двумя дымящимися кружками.

— Вопрос снимается, — серьёзно сказал Веремеев.

Через три дня Иван Бесфамильный и Павел Веремеев оказались на свободе. Последнему пришлось приложить некоторые усилия. Всё пошло по плану, разработанному длинным арестантом, но с одним отступлением — бывший главарь шайки дважды окропил кровью добытый откуда-то нож.

В Москве Иван преобразился. После ванны с горячей водой, стрижки, бритья и смены одежды стал выглядеть настоящим франтом. Павел нужен был ему для свершения, как выразился Бесфамильный, правосудия, но после стал лишним бременем. Поэтому-то он полиции Веремеева и сдал, но крайне неудачно. Бывший главарь умудрился снова бежать и расплатился с обидчиком. Самым что ни на есть кровавым способом — прибил его гвоздями длиной в четверть вершка, квадратного сечения к брёвнам избы, заткнул кляпом рот и в течение дня делал небольшие болезненные надрезы, чтобы тот не сразу умер. Никому не верить, никому ничего не обещать, ни с кем близко не сходиться — это он усвоил, но к этим пунктам добавил четвёртый, свой: никогда никому не прощать.

Потом наступили годы мытарств. Очередным потрясением стало то, что мать, любившая его до беспамятства, отказала ему в завещании и вообще вычеркнула прежде обожаемого сына из своей жизни. Тогда Павел целую неделю пребывал в минорном расположении духа, не в силах понять, что могло так повлиять на её отношение. Превратиться в одночасье из любимца в отверженного было тяжело. Вначале утирал солёные слёзы, затем успокоился, но в душе скопилась такая злость, что хотелось бежать и мстить всем и вся. С тех пор начали зреть не только мысли, но и прокручивались в голове картины — каким способом он сможет отомстить всем обидчикам, но так, чтобы самому остаться в стороне.

4

К вопросу об осторожности чиновники для поручений отнеслись с прохладцей.

— Владимир Гаврилович, — за всех ответил Кунцевич, — если бояться каждого жулика, то нам надо по улице, простите, с охраной шествовать.

— Мечислав Николаевич, я понимаю ваше скептическое отношение к опасности, но увы, мы с вами уже имеем в этом деле одну потерю — надзирателя Чубыкина. И моё предупреждение вам — отнюдь не пустая трата времени и слов. Надеюсь, вы со всей внимательностью отнесётесь к моим предупреждениям.

— Хорошо, Владимир Гаврилович, мы вняли вашим словам, — Михаил Александрович дёрнул за рукав Кунцевича, — и предупреждение донесём до всех.

— Займитесь тем, что наметили, — рассерженно бросил Филиппов, демонстративно взял со стола бумагу и углубился в чтение. Когда подчинённые вышли, он отбросил документ и покачал головой. Вроде бы солидные люди, а ведут себя порой, как несмышлёные мальчишки в начальной гимназии.

Филиппов был удивлён, что за две недели его ни разу никто не призывал на ковёр с отсчётом по совершённым преступлениям, хотя ранее происходило по-иному. В начале весны текущего 1904 года, а точнее, 8 марта, в шестом часу пополудни, генерал-лейтенанта Штрандтмана доставила карета в собственный дом, выходивший окнами на Дворцовую набережную. Он не обратил внимания, что его никто не встретил, хотя имел в услужении бравого отставного исполнительного солдата Лаврентия Полайло.

Жену, Екатерину Константиновну, он нашёл у дверей будуара. Картина предстала пред ним ужасная: голова женщины была проломлена, на спине расползлось тёмное, уже почерневшее кровавое пятно. Генерал здесь же едва не рухнул, как подкошенный. Сказалась военная подготовка и привычка заглядывать смерти в глаза на поле брани. Охрипшим голосом генерал позвал Лаврентия, но ответа не было, в доме стояла звенящая тишина.