Смерть под псевдонимом

- Она была недовольна жизнью? - спрашивал Ватагин.

- Она не попала в Париж… Не я этому виной! Ее судьба - София, Пловдив, Варна…

- Ее личная жизнь сложилась неудачно?

- Слишком много мужчин.

- Но был один, которого она искала всю жизнь…

- Бред сивой кобылы.

- То есть как же?

- Да так. Это вы о поисках поручика Леонтовича? Враки! - Старик протер запотевшие очки. - Параличный жених здравствует в Старой За горе. Чего там его искать - эка невидаль! Марина ему аккуратнейше помогала. Навещала его по воскресеньям. Как же оставить убогонького! Вот отца родного заточить в богадельню - это раз плюнуть…

Ватагин грузно поднялся. И старик тотчас тоже вскочил, подобрался.

- Вдумайтесь и отвечайте: вы утверждаете, что она не искала поручика Леонтовича и что ей даже… не казалось, что она его ищет?

Ордынцев ответил по-военному быстро:

- Не могу знать!

- Ну, а предполагать?

- Если вы настаиваете… Может быть, она интересничала, набивала себе цену в ожидании жениха.

- А еще что может быть?

Ордынцев оглянулся, чтобы еще раз убедиться, что его никто не слушает.

- Я от представителя победоносной русской армии ничего скрывать не буду. И покорнейше прошу учесть, когда вы будете решать кашу судьбу, что я ничего не скрывал, даже в мыслях не скрывал.

- Я прошу вас говорить откровенно, - терпеливо сказал Ватагин.

- Психопатка! - громко прошептал Ордынцев. - Все знают, что психопатка, но… с уголовщиной. Она до войны связала свою судьбу с крупным международным аферистом, попросту говоря, с вором. Француз он… Был громкий процесс, еще в Константинополе. Ей удалось избежать огласки, даже не фигурировала на суде. С кем она расплачивалась, чем она расплачивалась - не знаю. Но теперь-то вы понимаете, почему она не в Париже? Она боялась встречи с этим французом.

- При чем же тут поиски Леонтовича?

- Пальффи мог узнать ее тайну. Эти проходимцы всегда знают всё. А Марина больше всего боялась тюрьмы. Боялась, что ее имя свяжут с именем вора.

- И все-таки, при чем тут Леонтович?

Старик помолчал. Проглотил слюну и снова помолчал. Видимо, он чего-то опасался.

- Я могу вас уверить, что о нашем разговоре в Болгарии не будет знать никто, - скачал Ватагин.

- Я думал… Прошу вас запомнить, что это не факт, а я только думал. У нас тут есть досуг для размышлений… - Старик странно хихикнул. - Это шантаж. Может быть, Пальффи - одного поля ягода с этим французским каторжником? Может быть, он сам выдумал для нее эти поиски жениха, чтобы прикрыть какие-нибудь свои уголовные аферы? Не правда ли? Ведь почему-то она мне заплатила, то есть единственный раз она дала мне деньги, когда просила, чтобы я не проболтался, что Леонтович в Загоре… И я молчал. Учтите - вам первому… Думаю, все рушится. Думаю, теперь-то уж ей все равно.

- Можете быть свободны, - сказал Ватагин.

Ордынцев пошел к двери и вдруг задержался. Ничего не осталось от его военной выправки.

- Я попрошу у вас, господин полковник, соли.

- Что?

- Горстку соли прошу, дайте великодушно. - Он нищенски и добровольно унижался.

Никогда не любил Иван Кириллович прятать на допросах свой взгляд на веши. Тяжеловатый и ленивый в движениях, он был приветлив с людьми, зная, что страх редко рождает правду. Но если кто-либо вызывал в нем чувство брезгливости, он не скрывал этого.

- Выйдите к моей машине. Я прикажу адъютанту, он даст… - отчетливо произнес он, глядя на колючие желтые усы старика. - Кстати, скажите, не помните ли вы, как в январе 1919 года вы, каппелевцы, отступали по временному мосту через реку Иркут?

Держась за ручку двери. Ордынцев прислушался к вопросу, улавливая за ним что-то опасное для себя, как слышит недоброе в вое ветра голодный зимний волк. Он ничего не мог припомнить особо порочащего его в ночь перехода через Иркут. Да, они, помнится, грабили - свои же не пустили их в город. Да, помнится, расстреляли каких-то ремонтных рабочих, когда проходили в обход у взорванного моста…

- Простите, не припоминаю.

- Хорошо. Идите.

Ватагин-то помнил. Он хорошо помнил, как в Иркутске их загнали на запасный путь рядом со взорванным мостом. Там и зазимовали шестьдесят котельщиков с семьями. И осталась навсегда зарубкой в душе та последняя ночь, когда уходили пьяные каппелевские арьергарды, и тех, кого застигли в теплушках, вывели на высокий берег и расстреляли. В ту ночь убили отца Ватагина и старшего брата. Тогда Ватагин вступил в партию, стал коммунистом.

Через полчаса, подходя к своей машине, Ватагин постарался не заметить кулечек соли в руках Ордынцева. Молча уселся. Шустов давно таким не видел полковника.

- Покажи-ка альбом господину Ордынцеву…

Он, можно сказать, даже и не глядел на то, как дрожащими руками старик листал альбом, разглядывал свою стародавнюю ярославскую молодость, круг родной семьи, забытые лица знакомых архиереев, прокуроров, полицмейстеров. Когда же дошло дело до балканского мужчины в семи его вариантах, полковник только кратко осведомился:

- Леонтович?

- Ничего общего, - ответил Ордынцев.

- А этот?

- Ничего похожего.

- А этот?

- Вы мне показываете одного и того же, но это не Леонтович. Я не знаю такого человека.