— В четвертом классе… после осенних каникул… — Одноклассник разжал руки и стал застенчиво косить в сторону, — …кто-то принес в школу мышь. И сунул ее мне в портфель! Перед Новым годом в моем дневнике кто-то выставил за четверть одни двойки! — Голос мой крепчал и уже звенел от праведного гнева. — На Восьмое марта мне в пенал налили казеинового клея… А через неделю мешок со сменной обувью подвесили в раздевалке к люстре! В пятом классе, в сентябре, мою физкультурную форму связали узлами, намочили и развесили на шведской стенке! Продолжать? — поинтересовалась я, поскольку почувствовала, что на озвучение всех подвигов бывшего одноклассника меня просто не хватит, охрипну. — Не подскажешь ли, кто же все это делал? — Юрка почуял в моем голосе сарказм и подсказывать не решился. — Так что когда ты прислал мне свою первую записку, я готова была тебя скорее придушить, чем пойти с тобой в кино! С четвертого класса любой встречный блондин вызывает у меня приступ нервного кашля! И кому это не знать, как не тебе!
Я замолчала, с любопытством наблюдая, как обвиняемый тщетно старается изобразить искреннее раскаяние. Но дергающиеся в скорбной гримасе губы говорили о том, что напоминание о былых подвигах вызывает у одноклассника скорее приятные воспоминания. Сумев кое-как справиться с физиономией, Юрка немного отстранился и покачал головой:
— Все это полная ерунда… Я люблю тебя с третьего класса. Просто ты не обращала на меня решительно никакого внимания…
— С третьего? — не поверила я и растерялась. — Ну надо же… Я и не догадывалась!
Ловко воспользовавшись моей растерянностью, Юрка меня обнял.
— Что ж… — Я глубоко вздохнула и прижалась щекой к Юркиной груди. Слушая сумасшедший стук его сердца, я улыбнулась. — Это стоит обсудить. Натюрморт-то очень даже ничего…