«А помнишь, как такой-то визжал, когда его кастрировали? Ой, как визжал, я чуть было не оглох. А потом, когда все кончилось, сразу успокоился, затих, даже сигарету попросил». А другой садист в ответ: «А помнишь, как доцент Десятников умирал? Ой, как трудно он умирал, бедняга. Как он ужасно мучался. Не поверишь: самому стало его жалко. Сроду не видел таких страшных мучений. Он весь поседел от боли». Говорит, а сам взгляда не может оторвать от содержимого стеклянной банки. Говорит, и утирает подбородок, потому что слюни бегут изо рта от этих воспоминаний.
Возможно, события примут несколько иной оборот. Садисты грязно надругаются над доцентом, выколют ему глаза, язык вырежут, а на груди выжгут каленым железом сатанинский знак, как некогда фашисты выжигали на груди партизан звезду… И оставят жить, но такая жизнь будет хуже страшной смерти, куда хуже. Десятников до боли сжал зубы. И ещё ему отрежут уши, конечно, уши отрежут. Это само собой.
«А уши– то, зачем отрезать?» -продолжил внутренний диалог Десятников. А затем, чтобы не смог узнать своих мучителей по голосам. Вот зачем. Что же тут непонятного? Это как пить дать, что уши оттяпают садовыми ножницами. Он погладил ладонью пока ещё целое ухо и одновременно запустил другую руку в глубину портфеля. Бумаги, бумажки, пара иллюстрированных журналов, ручки. Разумеется, портфель обыскали, вытряхнули все его содержимое на этот самый круглый стол посреди подвала, а затем бросили все бумаги обратно в портфель.
Нет, к содержимому портфеля не притронулись. Потной ладонью Десятников нашарил обмотанную изоляционной лентой рукоятку ножа с длинным трехгранным клинком, напоминающего штык китайского карабина. Теперь нужно действовать крайне осторожно. Его тюремщики наверняка скрытно наблюдают за поведением своей жертвы, они не должны ничего заподозрить. Возможно, они нашли нож в портфеле и теперь подглядывают за Десятниковым и посмеиваются: смотрите, какой умник нашелся, нож в портфеле носит. Тебя и будем этим ножичком на части мелкие рубать. Десятников заворочался, закряхтел, засовывая нож в рукав пиджака острием к локтю, а ручкой к ладони.
Вспомнились описанные в газетах случаи, когда заложникам удавалось бежать от перепившихся или потерявших бдительность преступников. Иным даже удавалось расправиться со своими обидчиками. Вытащив руку с ножом из портфеля, Десятников осторожно застегнул его замочки. Так или иначе, теперь у него есть оружие, совсем неплохое оружие для ближнего боя. И ещё вопрос, кто кому станет уши резать. Нож лежал в рукаве вдоль предплечья, холод стали пробивался сквозь тонкую материю рубашки. Да, насчет ушей – это ещё вопрос. И насчет всего прочего – тоже вопрос. Кто и чьими останками печь топить станет – большой вопрос.
Теперь Десятников испытывал робкую надежду на спасение, но мысли, неприятные, страшные мысли, не уходили, от них по спине бежал холодок. Обычно людей похищают по чьей-то наводке. Что ж, это вполне укладывается в схему событий. Возможно, все это козни врагов, злопыхателей, тесно связанных с преступным миром. Десятников морщил лоб, напрягал память, стараясь извлечь из её темных глубин имена врагов или друзей, которых можно заподозрить в связях с мафией, но тщетно. Аспирант Павлинов как-то обмолвился, что купил у бандитов угнанную в Европе машину. Неужели он?
Десятников вспоминал тщедушного Павлинова, долговязого, с впалой грудью, вечно непричесанного. Мразь, как он смог? Видимо, проигрался в карты, а рассчитываться нечем. Он и сказал бандитам, мол, чиркну вам имя и адресок одного доцента, у которого тесть большая шишка, с этого дела вы снимете такой навар, что надолго хватит. Но есть тут одна заминка… Павлинов не играет в карты. Десятников пробовал как-то затащить аспиранта на преферанс, но то ответил, что карты в руки не берет.
Не в домино же он проиграл Десятникова, не в шахматы. Бандиты в домино с Павлиновым не сядут. Аспирант отпадает. Не того поля ягода, кишка у него тонка с бандитами якшаться. А про мафию он тогда просто сдуру ляпнул, болван этакий. Такому хлюпику, как Павлинов, мафия, небось, за каждым кустом мерещится. Но если не он, то кто же?
А может, жена, Люся? Снюхалась с каким-нибудь подонком, и однажды они решили, что Десятников им помеха. К чему таиться, прятаться, если можно встречаться, жить открыто? Вот и предстоящий отъезд Люсии к родственникам в Тулу теперь выглядит подозрительно. Не к родственникам она едет, а куда-то в другое место, со своим сожителем едет. Змея, сука. Законопатила живого мужа в этот сырой склеп, где он без посторонней помощи отбросит копыта через день-другой. От жажды, от холода. То-то она в последнее время все дулась, как мышь на крупу, все морду воротила, не желая с ним разговаривать. Якобы обижалась на что-то. Вот в чем, оказывается, секрет её обид. А он, слепой дурак, проспал все на свете, проглядел жену. Крякнув, Десятников сел на топчане, едва не выронив из рукава нож с трехгранным клинком. Боже, как он был наивен. И Люся, змея подколодная, отдала на растерзание бандитам собственного мужа.