Смерть отбрасывает тень

Опытный, сильный хищник, ощущающий надежную опору в более высоких кругах… А сколько вокруг него хищной мелкоты, шакалов, которыми он с легкостью пожертвует в случае «пожара». И дело завязнет. А затем под жестким давлением сверху будет спущено на тормозах… Вседозволенность породила инерцию и безразличие: с завода или фабрики тащат все, что плохо лежит, сантехник не сменит прокладку в кране без трешки-пятерки… Что проку в смахивающих на храмы приемных, если жалобы, вопреки закону, возвращаются к тому, на кого жалуются… Что проку в представительных комиссиях, если, вселившись в долгожданную квартиру, люди вынуждены тратить годы на устранение недоделок… Честному человеку трудно, почти невозможно выбраться из этого заколдованного круга, пробиться сквозь частокол чиновничьего крючкотворства… Кто в этом виноват? Кому исправлять? Одни вопросы…»

В это время свет в зале стал меркнуть. Глядя на сцену, где волнами шевелился занавес, Голиков уселся поудобнее, готовясь погрузиться в иной мир, – мир блистательного и бескомпромиссного искусства. Но куда он мог уйти от себя?

Глава четвертая

…В тело Борисова вливается необъяснимая легкость, так что оно становится почти невесомым. Он стремительно мчится по спокойному морю на голубой моторной лодке, нос которой победоносно вздернут, и кажется, что она летит, едва касаясь бегущей навстречу стеклистой глади. Ненадоедливо стрекочет мотор. Мелкая зыбь со звонкими хлопками ударяет о днище, от чего корпус моторки мелко дрожит, как самолет перед стартом, и кажется – добавь еще немного газу – и она птицей взлетит над необозримым водным простором. Послушная его воле лодка, кренясь, закладывает крутые виражи то в одну, то в другую сторону, и веер брызг радужно раскрывается за спиной Валентина. Лодка как бы торопится встретиться с опускающимся к горизонту громадным, уже не слепящим глаза солнцем. В блаженном восторге Борисов протягивает руки к угасающему светилу.

Как в сказке, из морских глубин впереди возникает остров, густо опушенный зеленью. Отчетливо видна белая полоса прибоя у подножья отвесных каменных скал с изломанными верхушками. Но Валентину легко и весело. Он не испытывает ни малейшего страха, и даже не пытается изменить направление движения.

Так же внезапно он чувствует, что рядом с ним Ольга. Валентин жадно и крепко прижимает ее к своей груди, а она, заглядывая ему в глаза, с дрожью в голосе спрашивает:

– Тебе не тяжело, милый?

– Господи, конечно же, нет!.. В тебе-то живого веса килограммов пятьдесят, не больше, – глупейшим образом успокаивает он ее… – Живого… живой… живая, – с мукой шепчет он, – живая… Оля… Оленька, – Борисов вздрагивает, открывает глаза, и еще долго не может понять, где находится…

Окончательно возвратил Борисова к действительности режущий свет лампочки над железной дверью камеры. Этот свет да еще шушуканье трех сокамерников не давали уснуть всю ночь. Только утром, когда их увели на допрос, Валентин неожиданно забылся в коротком, полном видений, сне. После ослепительно яркого, ярче любой действительности, сна серый осенний день, с трудом цедивший сквозь оконную решетку, угнетал, давил безысходностью. Глухой болью пронизывала сердце мысль, что уже завтра должен состояться суд, где будет рассматриваться дело по обвинению его, Валентина Борисова, в убийстве Ольги… Чудовищней ничего нельзя было себе представить!..

– Факты – упрямая вещь, – тусклым голосом повторял банальности при последней встрече с Борисовым майор Голиков. – Все против вас… И я ничем не могу вам помочь.

Обреченно уставившись в пол, Борисов безропотно кивал в такт словам майора, который с самой первой беседы стал ему симпатичен своей спокойной убежденностью, умением и желанием слушать собеседника, не спеша с выводами. Собственно говоря, его и к Ольге потянуло потому, что в ней он почувствовал жертвенную веру в правоту того, что она делает. Этого-то Валентину как раз и не хватало.

Понимая, что никакое чудо его уже не спасет, Борисов, однако, когда завершился последний допрос, попытался вызвать майора на откровенность.

– Александр Яковлевич, я сердцем чувствую, что вы сами не очень-то верите в мою виновность.

– Так может рассуждать только дилетант, – возразил майор.

– Неужели для вас ловко подтасованные факты важнее, чем человеческая судьба?

– Для меня важнее всего добросовестно и профессионально исполнять порученную мне работу.

– А все-таки… кто или что вами движет?… Кто или что заставляет вас не верить мне?

Сам того не ведая, Борисов коснулся больного места, и майор не смог отмолчаться.

– Как бы там ни было, вас уже ничто не спасет.

– А вас?

– Что вы хотите этим сказать?

– Я говорю о совести… Ведь это вам жить, зная, что вы расправились с невиновным…

Голиков понимал, что Борисов в слепой надежде, как утопающий, хватается за любую подвернувшуюся соломинку, пытается хоть как-то изменить сложившуюся ситуацию.