Смерть от тысячи ран

Овцы, сторожевые псы, волки… он не знал, к какому виду принадлежит, наверное ни к одному из трех. Мотоциклист пристально посмотрел на Стефани Пети́ и не смог подавить разочарование. Он решил не говорить ей, что не причинит зла Зоэ, что бы ни случилось. И им тоже. Это средство устрашения ему еще пригодится. Он помог молодой женщине подняться:

— Идем вниз.

Вернувшись домой, Валери Массе дю Рео прошел прямо в спальню дочери. Она спала.

Жена обнаружила мужа сидящим в темноте в ногах кровати. Его рука, лежащая рядом с рукой Сюзанны, нежно перебирала ворсинки одеяла. Мишель тихонько подошла, присела возле него и прошептала на ухо:

— Есть новости?

— Никаких.

Они продолжали вполголоса.

— Ни в больницах, нигде?

— Ничего. Мы даже попросили испанцев объявить в розыск его мобильник.

— И что?

— На это понадобится время, процедура довольно сложная.

— Они пришлют людей?

— Двое приезжают завтра утром.

— А его семья?

— Этим занимаются.

Мишель погладила мужа по щеке:

— Ты выдохся. Иди поешь. Я хотела тебя подождать, и Бог знает чего мне стоило сесть за стол и поужинать.

Массе дю Рео повернулся к спящей дочери, и на мгновение его лицо осветила улыбка.

— Приду через пять минут.

Мишель оставила их наедине.

— You should eat.

— Not hungry.

— The ham is great. And the bread seems fresh enough.

— No, thanks. Really.

— Your loss.[98]

Непонятный разговор, пробивающийся сквозь звон приборов, стук тарелок и чавканье. Батист Латапи открыл глаза. Несмотря на тусклый свет, череп у него раскалывался. Сильно болел затылок, но он все же пошевелился, чтобы осмотреться. Стало еще больнее, он застонал.

— Просыпается.

В его столовой, за его столом сидели двое. Высокий поднялся и подошел к своему товарищу, китайцу, который ел его, Батиста, ветчину.

Батист вспомнил высокого: его он уже видел. В своем амбаре. С пушкой. Он его ударил. Теперь у него перевязана рука. И самодельный лубок. Батист снова уронил подбородок на грудь. Усталость, боль. Он заметил, что стоит совершенно голый, а широко разведенные руки привязаны к потолочным балкам гостиной. Его собственной веревкой. Он инстинктивно дернулся, пытаясь прикрыть гениталии.

— Смотри-ка, застенчивый, — язвительно сказал Тод по-английски. Он некоторое время разглядывал видавшее виды тело узника, местами дряблое, местами обвисшее. Тело, которое слишком много работало, не заботясь о себе. Высохшее и поросшее редкими седоватыми волосками. Потом встал, схватил лежавшее перед ним помповое ружье и подошел к Батисту:

— «Ремингтон 870». Хорошее ружье. — Он повернулся к Нери. — Переведи.

Нери прокашлялся и повиновался.

Тод сказал что-то еще.

— Он говорит, это хорошо для охоты. Годится и в помещении. — Нери сделал паузу, послушал. — Или для людей, которые боятся. Вы боитесь?

Батист ощущал, как в пересохшую глотку поднимается кислая отрыжка.

— Дайте… — он с трудом пошевелил губами, — воды.

— Он хочет воды.

Тод принес ему стакан и помог напиться. Потом снова взялся за «ремингтон», несколько раз пощелкал затвором, вытряхнул патроны — всего четыре штуки — и обвел взглядом пустую комнату.

— Ты чего-то боишься?

Латапи смотрел на высокого. Вроде он уловил, что его зовут Нери. Похоже, парню не по себе: бледный, усталый, с беспокойными глазами, он, постоянно морщась, здоровой рукой гладил раненое запястье. Батист услышал, что Нери закончил переводить слова того, другого. Ясное дело, боится. Их. Но он им не признался и предпочел ответить вопросом на вопрос:

— Кто вы?

Перевод.

— Сюда приехали наши друзья. Они мертвы. Мы не знаем почему и, как ты догадываешься, хотели бы это понять. Можешь нам помочь?

Перевод.

— Я ваших друзей не знаю.

— Жаль.

— Я простой крестьянин.

Тод вернулся к столу, прихватил свой Ка-Бар, вытащил его из чехла.

Батист задрожал:

— Клянусь, не видал я их!

Тод прошелся лезвием по телу Латапи, вперив взгляд своих серых глаз в глаза узника.

— Нравятся мои глаза?

— Я ничего не сделал.

Нери, парализованный и ослепленный видом черного металла на бледной коже, молчал.

— Нери, переводи! Тебе нравятся мои глаза? Подарок отца. Этот сукин сын был немец. Когда моя мать была девчонкой, он спас ее. А через несколько лет трахнул. — Тод ухмыльнулся. — И эта шлюшка ему дала. Не любила его, но дала. У нее имелся должок.

— Простой крестьянин, — простонал Батист.

Колумбиец слегка надавил на нож, острие лезвия вошло в плоть пониже соска. Выступила капелька крови.

Латапи икнул и коротко вскрикнул.

Капелька превратилась в струйку. Следуя по очертаниям мышцы, Тод провел лезвием к наружной части грудной клетки. Надавив сильнее, он почувствовал, что добрался до ребер. Струйка сделалась потоком, а крик перешел в протяжный вой. Когда Тод вытащил нож, вой затих, его сменило прерывистое дыхание.

Батист сглотнул, выдохнул, вдохнул, попытался поднять голову, передумал. Только бы не видеть этих глаз.

— Так что, ты по-прежнему не можешь нам помочь? Ты ничего не видел? Никого?