Смерть от тысячи ран

Взгляд крестьянина обратился к горной гряде, за которой, на расстоянии примерно в километр, находилась ферма, где жил черномазый со своей сукой — а как еще назвать белую бабу, которая спаривается с черным? — и их мерзкая девчонка. Эти скоты еще и расплодились!

Отсюда разглядеть невозможно, но это и к лучшему. Иначе Батист Латапи вряд ли удержался бы и не нагрянул к ним на ферму, чтобы навсегда покончить с ними. К тому же эти придурки еще и живут в полном одиночестве: вокруг только подсобные постройки или времянки. Так что зимой все закрыто и вообще никого нет.

Но люди предупреждали, что слишком приближаться не стоит: после недавних жалоб папаши Дюпрессуара и обезьяны в округе рыщут жандармы. Когда запахло жареным, они даже прибыли из Тулузы для расследования. Но ничего не обнаружили и теперь наблюдают.

Так что здесь началась герилья, как говорили люди: Катала, Виги, Фабейры и все мелкие землевладельцы, которые не желали терпеть мартышку на своей земле. Герилья. Они возьмут его измором. Крестьяне сменяли друг друга на участке чужака с постоянством плохой погоды. По ночам, запоздно, когда можно не опасаться случайного прохожего и известно, что поблизости нет жандармов.

Не вездесущие же они, эти жандармы.

Около десяти вечера на восток со стороны Лафрансез уже промчались, как нахлестанные, две патрульные бригады. Так что Латапи спокойно проводил свою мелкую дежурную спецоперацию против черномазого.

Занятый своими воинственными размышлениями, Батист Латапи не сразу различил урчание мотора, которое вот уже несколько секунд раздавалось со стороны проходившей поблизости дороги. Шум привлек его внимание, только когда звук изменился и автомобиль остановился возле ручья. В панике крестьянин на всякий случай присел и стал вслушиваться. Надо же: оставил свой мопед внизу, в канаве!

Мотора не слыхать. Никакого движения. Что они тут забыли? Жандармы, что ли? Нет, не может быть, к тому же у приехавших двигатель на бензине — помощнее, чем патрульный, на дизельном топливе.

Согнувшись пополам, Батист бросился бежать к краю леса, чтобы посмотреть, что за тачка издает так беспокоящий его звук. На расстоянии трехсот или четырехсот метров он обнаружил пару фар — этакую новомодную молочно-голубую штуковину, с зеноном или как там его. За ними крестьянин различил белеющий призрачный силуэт большого автомобиля, похоже внедорожника. Машина стояла посреди дороги прямо напротив него.

Кто-то из пассажиров зажег лампочку под потолком, и она осветила три мужских силуэта в салоне. Люди сердито и громко о чем-то спорили, но не по-французски. Но и не на провансальском диалекте. Батист заметил, что, оживленно жестикулируя, они поочередно разглядывают дорожную карту. Затем пассажир на заднем сиденье ткнул пальцем в приборную доску, и спустя несколько секунд машина тронулась.

В его сторону.

Прямо беда.

Батист Латапи осторожно попятился, по-прежнему согнувшись в три погибели, и постарался спрятаться среди деревьев. Если они слишком приблизятся, он махнет между виноградниками, через участок черномазого. Пока они его не схватили…

И все-таки кто они? Похитители инжира?

— Потише, Феито! И что там с подвеской? Приподними-ка «рендж», я не имею ни малейшего желания, чтобы ты раздолбал мне его о камни.

Человек, сухо и презрительно обратившийся к водителю на мадридском испанском, сидел на заднем сиденье и, как мог, старался удержаться на месте, а не болтаться в салоне от стенки к стенке по ухабистой каменистой дороге.

— И включи отопление, tengo frio![7] — Он запахнул кашемировое пальто, надетое поверх темно-серого костюма. У него было удлиненное ухоженное лицо недавно миновавшего сорокалетний рубеж мужчины. Красивого, состоявшегося, следящего за собой, в самом расцвете сил.

Феито поискал глазами на приборной доске, не особенно понимая, что делать. Он выглядел настолько же неотесанным и тупым, насколько тот, другой — породистым и утонченным. Его движения сковывал слишком тесный для бычьей мускулатуры костюм, раскосые, глубоко посаженные глаза выдавали наличие предков indios,[8] рубцы на широком, плоском и искривленном носу свидетельствовали о ласках мачете. Удар не убил, но обезобразил его и подарил ему кличку Феито, Урод.

Детина вопрошающим взглядом уставился на своего «босса», Хавьера Грео-Переса, устроившегося на пассажирском сиденье.

— Оставь, Родриго, — тихо проговорил Хавьер, и в голосе его прозвучали тягучие колумбийские интонации. Он обернулся к ворчуну. — Адриан, mi hermano,[9] расслабься. — Он произнес это слово на американский манер, рии-лэкс. — Обещаю, если Родриго разобьет твою машину, я куплю тебе другую такую же, со всеми примочками. Да нет, еще с десятком! У нас есть la plata,[10] а при тех делах, которыми мы здесь займемся, будет еще больше. No?[11]