Смерть на ипподроме (Кураж, Нерв)

Я заверил его, что обошел накануне скаковой круг и знаю, каких мест надо избегать. Он похвалил меня, и было заметно, как он возбужден. В глазах какая-то не свойственная ему застенчивость, зубы сверкают в полуулыбке. «Предвкушение победы, вот что это такое», — подумал я. И не проведи я такие, мягко говоря, напряженные ночь и утро — чувствовал бы то же самое. А сейчас предстоящая скачка не сулила мне радости: если скачешь с ушибами и ссадинами, лучше остановиться. Но все равно я ни за что на свете не уступил бы своего места на Образце.

Да, Джеймс и лорд Тирролд имели право ожидать, что их жокей явится на столь ответственную скачку в самом лучшем физическом состоянии. Но если бы мы обращали внимание на все раны и ссадины, — разглядывал я свои руки в перчатках, — мы слишком много времени проводили бы на трибунах, глядя, как побеждают другие. Не впервой мне обманывать таким образом тренера и владельца и все-таки приходить победителем. Надеюсь, и этот раз — не последний. Я думал насчет Зимнего Кубка. Многое зависит от того, как все пойдет потом. Но, в основном, я собирался стартовать с краю, стойко держаться четвертым и вырваться вперед на последних двухстах метрах. В этих скачках должна принять участие новая ирландская кобыла — Изумрудина. Репутация у нее потрясающая. А ее жокей, хитрый парень, здорово орудовал хлыстом. Как правило, он старался держаться впереди. И, выскользнув с поля стремительным броском, всех обгонять корпусов на десять при повороте к последнему забору. Если Изумрудина вырвется у последнего забора, — решил я, — Образец должен держаться рядом, а не плестись на четвертом месте. Хотя он и отличный скакун, бессмысленно давать ему такую нагрузку на последней прямой. Обычно жокеи не торчат во время скачки в раздевалке, и гардеробщики удивлялись, почему я не на трибунах. Но, взяв джемпер и цвета лорда Тирролда, я скрылся в душевой. Наплевать, что подумают гардеробщики. Переодеваться мне необходимо без посторонних глаз, чтобы не видели бинтов.

Первая скачка закончилась, и жокеи стали вваливаться в раздевалку. Я влез в брюки, чулки и сапоги, взял седло и пошел взвеситься на судейских весах. Надо выяснить, сколько свинца Майк должен подложить, чтобы общий вес составлял двенадцать стонов.

— Вы в перчатках? — удивился Майк.

— Да, сегодня холодно. Но для скачки лучше шелковые.

Он вытащил из корзины ворох беловатых перчаток и протянул мне пару. Я взвесился на главных весах и отдал свое седло ожидавшему Сиду. Он сказал:

— Хозяин велел, чтобы я оседлал Образца в конюшне и вывел прямо на смотровой круг.

— Вот это правильно! — с чувством отозвался я.

— Два частных детектива и чертовски громогласная собачища сторожили в конюшне всю ночь. И еще один сыщик трясся с нами в лошадином фургоне. Он до сих пор дежурит в деннике у Образца. Вот цирк!

— А лошадь как? — спросил я, улыбаясь. Джеймс с блеском держал свое слово.

— Образец их уделает! — уверенно сказал Сид. — Ирландец и оглянуться не успеет. Все наши парни поставили на Образца. Хотя ребята не в восторге, что на нем скачете вы. Но я-то видел, как вы в четверг вывернули наизнанку Ботву, и велел им не волноваться.

— Спасибо, — поблагодарил я искренне. Но лишняя гиря легла на чашу ответственности. Время ползло еле-еле. Плечи болели. Чтобы отвлечься хоть немного, я стал представлять себе выражение лица Кемп-Лора, когда он увидит на табло мое имя. Сначала подумает — ошибка. И будет ждать, когда ее исправят. Нескоро начнет понимать, что я и впрямь здесь.

Я подвигал пальцами. Опухоль почти опала, и, несмотря на потрескавшуюся кожу, они снова обрели силу.

Вернулись жокеи, болтая, смеясь, чертыхаясь, дружески и не очень дружески переругиваясь, покрикивая на гардеробщиков, сбрасывая с себя камзолы, — такая привычная шумная товарищеская суета раздевалки.

Но я как будто жил в другом измерении. Медленно проползли еще четверть часа. Наконец распорядитель сунул в раздевалку голову:

— Жокеи, на выход! И поторопитесь!

Я застегнул шлем, взял хлыст и последовал к двери за главным течением. Ощущение нереальности все продолжалось.

Внизу, в паддоке, стояла маленькая группка тренеров и владельцев, закутанных до самых глаз. Обжигающий ветер проникал сквозь оголенные ветки деревьев, окружавших смотровой круг, И у зрителей на трибунах лица были какие-то замученные, одинаковые. Посиневшие носы и глаза слезятся.

На тонком лице лорда Тирролда было то же выражение возбуждения и предвкушения, которое я заметил и у Джеймса. Они оба так уверены, что Образец победит! Как бы их уверенность не поколебала мою.

— Ну, Роб, — лорд Тирролд слишком крепко пожал мне руку, — вот оно!

— Да, сэр, — согласился я, — вот оно!

— Что вы скажете об Изумрудине?

Она шла по смотровому кругу разболтанной походкой, с низко поставленной головой, что так часто свойственно чемпионам.

— Говорят, это вторая Керстин, — сказал Джеймс, имея в виду самую прославленную в стипльчезе кобылу.