Смерть как искусство. Том 1. Маски

Потом вышел один из врачей, молодой, энергичный, совсем не сонный, несмотря на то что был пятый час утра, и объяснил Елене, что нужно проверить наличие внутричерепной гематомы, потому что если она есть, нужно оперировать немедленно, а если ее нет, больного можно сразу помещать в реанимацию, потому что состояние его стабильно. Леву увезли на обследования, а Елена так и осталась сидеть в коридоре перед приемным покоем, потому что ей никто не сказал, где еще можно подождать. Она совершенно растерялась, и сама ни у кого ничего не спросила. Примерно через час она робко постучала в приемный покой, и ей объяснили, что муж уже в реанимации с предварительным диагнозом «ушиб головного мозга, кома». Реанимация находится в другом корпусе на восьмом этаже. Она, конечно, может туда пройти, но дальше коридора ее не пустят, в реанимацию никого не пускают, не положено.

Но Елена, конечно, пошла. И ее, конечно, не пустили. Она просидела там до десяти утра, раскачиваясь и обхватив себя руками, потом попросила в ординаторской разрешения позвонить, и за ней при-ехал брат, Вадим Вавилов.

Дома она поспала два часа, переоделась, собрала сумку, в которую положила две бутылки воды и пакет с бутербродами, и снова отправилась в больницу. На восьмой этаж. В коридор перед дверью в реанимацию. Она будет тут сидеть до тех пор, пока Лева не придет в себя, пока она не увидит его, не поговорит с ним, не убедится, что с ним все будет в порядке.

Так она и провела все шесть дней, уезжая домой на ночь. Врачи гоняли ее, завотделением сердился, говорил, что ей надо ехать домой и вообще заниматься своими делами и не мешать, что здесь все профессионалы и обойдутся без нее, что она все равно ничем помочь не может. Но она упорно сидела, потому что не было сил жить как-то по-другому. Сил вообще не было ни на что, кроме этого тупого сидения в коридоре.

За эти шесть дней ей говорили разное: и что муж может самостоятельно дышать, сердце стабильно, есть глотательный рефлекс, и что больной стал беспокойным, у него были однократные судороги, и что у него поднялась так называемая мозговая температура, которая плохо сбивается. То наступало какое-то улучшение, и Елене говорили, что появилась реакция на прикосновение – дрогнули веки, появилась реакция на боль инъекций, то снова становилось хуже. Елена каждый день спрашивала врача, какое лечение проводят ее мужу, но спрашивала больше для проформы, потому что в медицине все равно ничего не понимала и ответы оценить не могла. Но и ответы, естественно, были такими же формальными, как и вопросы: лечение проводится антигеморрагическое, противосудорожное, противоотечное, гормональное, антибактериальное и так далее.

Она спрашивала об этом, потому что не хватало смелости спросить совсем о другом и не хватало мужества выслушать возможный ответ. Разве важно, чем и как Леву лечат? Куда важнее понимать, что с ним будет? Каким он будет? И будет ли вообще? Но спросить об этом у Елены душевных сил не было.

В конце коридора замаячила знакомая спортивная фигура – Никита Колодный, актер, которому Лева дал наконец одну из двух главный ролей в новой пьесе. А по сути – не одну из двух главных, а действительно главную, потому что дело не только в объеме роли, во времени нахождения на сцене, но и в драматургии образа, а она в этой роли куда интересней, чем в другой, тоже большой роли Зиновьева, которого будет играть Миша Арцеулов. Миша… Миша.

– Ну как, Леночка? – Никита подошел и расцеловал Елену в обе щеки. – Есть новости? Как Лев Алексеевич?

– Все так же, – печально ответила она. – Без изменений.

– Как же так? – Никита не то растерялся, не то огорчился, Елена не поняла. – Ты же позавчера говорила, что есть небольшое улучшение.

– Позавчера было, а сегодня уже нет. Никита, я правда ничего не знаю, мне ничего не говорят и к Леве не пускают. Состояние стабильно тяжелое – вот и все, чего я могу от них добиться.

– Господи! – Колодный присел рядом, обнял Елену за плечи, прижал к себе. – Бедная девочка, бедная моя, как же тебе тяжело, могу себе представить. Ты так и сидишь тут? Я надеялся, честно признаться, тебя не застать, думал, что ты все-таки возьмешь себя в руки и поедешь домой. Тебе надо отдохнуть, Ленуся, а ты себя истязаешь. Тебе силы нужны, а Льву Алексеевичу ты сейчас ничем помочь все равно не можешь.

– Я не могу уйти, – пробормотала она, утыкаясь Никите в плечо и давясь слезами, – мне кажется, что, пока я здесь, неподалеку, Лева это чувствует, и ему легче. Уж не знаю, поля там какие, или аура, или флюиды – я сейчас во все готова верить, только бы это Леве помогло. Если бы я могла посидеть рядом с ним, подержать его за руку, я уверена – он бы это почувствовал и пришел в себя.

Она тихо заплакала, а Колодный молча сидел рядом, обнимал ее и гладил по руке. Елена была благодарна ему за это молчаливое сочувствие и за теплое широкое плечо, на которое стекали ее слезы.