Смерть как искусство. Том 1. Маски

– Да брось ты, – махнул рукой Сергей, – не трать нервные клетки. Идиотов всюду хватает.

– Кто там у нас остался? Костюмерша Гункина?

– Она, родимая, – кивнул Зарубин. – А что, гренки кончились? Больше нету, что ли?

Блюдо, на котором еще несколько минут назад лежали горячие бутерброды с сыром, колбасой и помидорами, почему-то стояло посреди стола совершенно пустое.

– Сделать еще? – предложил Чистяков. – Только придется подождать, пока они испекутся, надо, чтобы сыр расплавился.

– Ничего, – великодушно кивнул оперативник, – я подожду. Ты делай.

Алексей принялся нарезать белый хлеб, колбасу, сыр и помидоры, а Настя принесла из прихожей сумку, достала блокнот и вычеркнула из списка два имени. Кроме Гункиной, в этом списке оставался еще Артем Лесогоров.

– А насчет Лесогорова? – спросила она. – Ты не забыл?

Зарубин посмотрел на дольки помидоров и сглотнул.

– Руки не доходят, Пална, вот ей-крест, не доходят. Вчера два огнестрела на нас повесили, вот как ты от меня ушла – так потом целый день на выездах был. И ребята заняты под завязку. Да не парься ты, просветим мы твоего журналиста, не сегодня – так через неделю, никуда он не денется. Эй, профессор, скоро там у тебя?

– Скоро, – отозвался Алексей, – потерпи. Ладно, дети мои, вы тут следите за духовкой, а я пошел одеваться, мне на работу пора.

Через двадцать минут Чистяков уехал, горячие бутерброды к этому времени не только испеклись, но и оказались уничтожены проголодавшимся сыщиком, и Настя налила по второй чашке кофе.

– Знаешь, Пална, а вовремя ты ушла от нас, – неожиданно заявил Сергей. – Все равно скоро работать будет невозможно.

– Почему? – не поняла Настя. – Руководство мешает?

– Да руководство-то всегда мешает, – вздохнул он, – а тут еще реформа эта, будь она неладна.

– А, вот ты о чем…

– Ну да. Нет, я саму реформу с тобой обсуждать не собираюсь, хотя она и бредовая, по-моему, но не моего ума это дело. Я о другом: кто и как будет раскрывать преступления после реформирования? Ведь опять все поменяют, новые структуры придумают, им новые полномочия дадут, а полномочия – это…

– Информация, – подхватила Настя. – Ты прав, Сержик, вы замучаетесь выяснять, у кого какая информация и как ее получать.

– Вот и я о том же. Ведь последние десять лет только и делают, что нас реформируют, и информационные потоки уже разрушились окончательно. Нас ведь как учили? У каждого типа преступления есть свой алгоритм раскрытия, то есть, по существу, определенный алгоритм сбора информации, мы, как «Отче наш», знали, куда бежать и у кого чего спросить. А теперь что будет? Информационные потоки другие, стало быть, алгоритмы надо разрабатывать новые и заново всех учить. Кто этим будет заниматься?

– Никто, – грустно констатировала Настя. – Зато, в соответствии с реформой, с вас не будут требовать показатели раскрываемости.

– Ага, щас! Что-нибудь другое придумают, чтобы с нас головы снимать.

Зарубин был настроен пессимистически, и даже третья чашка кофе не улучшила его настроения.

– В общем, Пална, грядет время, когда мы все прочувствуем толщину гвоздя, – уныло сказал он. – На работу, что ли, ехать?

Она посмотрела на часы и кивнула:

– Наверное, пора. И мне тоже пора собираться.

– Ну, конечно, – снова заныл Сергей, – кому-то на работу, а кому-то в театр. Умеют же некоторые устраиваться.

– Хочешь поменяться? – предложила Настя. – Поезжай вместо меня в театр, а я дома останусь. Это же твоя, между прочим, работа, которую ты очень ловко спихнул на меня.

– В театр? – не на шутку перепугался Зарубин. – Ну уж нет, уволь, подруга. Я их боюсь.

– Ясен пень, – засмеялась Настя. – Если мужчина кого-то боится, то туда лучше послать женщину. Ладно, пей кофе, я пошла одеваться.

Они вместе вышли из дома, сели каждый в свою машину и разъехались.

И снова была череда встреч и бесед. У Насти и Антона лежал список всех сотрудников театра «Новая Москва», из которого постепенно вычеркивались фамилии тех, с кем удалось встретиться и поговорить. Чем дальше, тем больше Настю охватывало ощущение бессмысленности и безнадежности работы, которую пытались проделать они с Антоном. Сплетни, рассказы о каких-то мелких конфликтах и обидах или уверения в том, что на Льва Алексеевича ни у кого рука не поднялась бы, – вот и весь результат их монотонной и однообразной деятельности.

Настя поймала себя на том, что после вчерашнего разговора с Сережей Зарубиным совсем перестала реагировать на телефон в руках Сташиса. Если он так много близких потерял, то совершенно объяснимы его страх за детей и желание постоянно быть в курсе того, где они и что с ними происходит. Ей в какой-то момент даже стало неловко оттого, что она вынуждает Антона торчать в театре до позднего вечера. Конечно, оперативная работа в розыске не предполагает нормированного рабочего дня, и если бы он занимался другими преступлениями, то вряд ли уходил бы домой в шесть вечера, такого не бывает. Но одно дело, когда причина где-то там, на стороне, и совсем другое – когда ты сам задерживаешь человека. Настя попыталась исправиться и в половине седьмого предложила Антону завершить работу.